В августе 2013 года в рамках только зародившегося проекта «Деревеньки» на страницах «ВР» был опубликован фоторепортаж об Уноре – отдалённом посёлке Выксунского округа, расположенном в 46 километрах к юго-востоку от города. Исторический экскурс, посвящённый узкоколейке в начале упомянутой статьи, отсылал нас в далёкое советское прошлое (до начала 2000-х здесь находилась узловая станция, при этом ж/д пути как бы рассекали населённый пункт пополам), а следом был размещён материал с кратким описанием местного современного быта.
Основные объекты
инфраструктуры в посёлке Унор
в 1940-1950-е годы:
Однако в этой публикации не было ни слова о том, что Унор – это не только бывшая железнодорожная станция с примыкающими рядами домов, но и отдельное поселение, расположенное в километре от узкоколейки в сторону Выксы. Географически это был отдельный пункт со своей инфраструктурой и самобытной историей, но сразу после образования в середине 1920-х объект юридически объединили с посёлком-станцией, и потому он имел такой же топоним – Унор. Чтобы избежать путаницы, жители нашего района в советские годы именовали поселение, расположенное вдали от железнодорожных путей, Голявкой. Именно об этой северной стороне растянутого посёлка и пойдёт речь в сегодняшнем выпуске рубрики. Однако, повторюсь, Голявка – неофициальное название, народное, поэтому в статье данная территория будет именоваться под своим законным топонимом – Унор.
В
настоящее время больше половины домов в полузабытом посёлке находятся в запущенном
состоянии, уже несколько десятилетий местные деревянные постройки медленно
разрушаются под воздействием природных осадков. Однако в данном поселении есть
как минимум два жилища, которые сейчас используются в качестве загородных
домиков. На снимке запечатлён начавшийся косметический ремонт в одном из таких
дачных домов (частично покрашен пол, приготовлен лист ДВП для обшивки стен)
– Мой домик… – разочарованно выдыхает бывший унорский житель, 89-летний Николай Иванович Маслов, стоя на лужайке перед своим прежним жилищем. Добрую минуту он растерянно рассматривает покосившуюся крышу и пустые глазницы окон, затем переводит взгляд на полуразрушенные ступеньки, ведущие к двери дома.
Слева от избы послышался слабый шум – невесть откуда взявшиеся овцы выскочили из-за садового забора и теперь настороженно таращились на нас, не осмеливаясь выбежать из укрытия.
– И овец тоже сфотографируй, – советует с улыбкой редакционный водитель Саша.
– Дались они мне, – ворчу я. – Тут такая картинка – только успевай щёлкать!
Николай
Иванович Маслов (89 лет): «Мои родители – Иван Васильевич и Пелагея Ивановна –
выехали из Семилова в середине 1920-х годов и обосновались в посёлке Унор. Отец
был разнорабочим, а мама трудилась в колхозе, в доме хлопотала и нас, детей, воспитывала.
Сам-то я родился 22 июня 1929 года, на мой 12-й день рождения началась Великая
Отечественная война. Какое у меня было детство – врагу не пожелаю… В военную пору
нас крепко выручали корова и огород – на молоке и картошке, считай, и выжили. Помню,
в первый год войны от колхоза ко мне прикрепили лошадь – паши, малец! Летом
меня будили в три часа ночи, я брался за плуг и до полуденной жары пахал. Позже
меня даже наградили медалью «За доблестный труд в ВОВ в 1941-1945 гг.»… В
1950-м призвали в армию, а год спустя я вызвался добровольцем на Корейскую
войну. Служил шофёром во взводе боепитания и артвооружения – снаряды возил для
пушек ЗИС-2 и ЗИС-3. В 1955 году женился, построил дом, воспитывали с супругой
дочь. Переехал я из посёлка в 1974 году, приобрёл в Выксе дом, с тех пор в
городе и живу. Почему уехал? Честно скажу – сенокос замучал! Как начиналась
летом пора сено заготавливать, такая тоска и злость меня охватывали, хоть из
дома беги!»
Ситуация действительно уникальная: Николай Маслов не был в родном посёлке несколько десятилетий. Если точнее, 44 года – с того самого момента, как переехал на ПМЖ в город. 44 года – целая вечность! За этот период в нашей стране сменилось семь правителей, кровавым смерчем пронеслись две чеченские кампании, дефолт перерос в мощный подъём, народный разум захватили смартфоны и соцсети, затем снова грянул кризис... Да и само государство давно стало иным, сменив название и сократившись на 1/5 по площади. А масловский деревянный дом все эти годы тихо стоял и ждал своего хозяина.
– Пойду посмотрю, что там внутри, – выйдя из оцепенения, вслух решает пенсионер.
– Осторожнее, Николай Иваныч, там сгнило всё!
Но старик машет рукой и медленно начинает подниматься по ступенькам, держась за шаткие перила. Наконец он взбирается, опасливо заглядывает внутрь и в шоке замирает. Гнетущий вид за входной дверью кого угодно вгонит в ступор. Драные стены, провалившиеся полы и частично обрушившийся потолок словно тянут в немом стенании: ну во-от, пришёл, сви-иделись...
Бывший унорский житель
Николай Маслов осматривает своё прежнее жилище спустя 44 года после отъезда из
посёлка. Этот дом Николай Иванович строил в период 1960-1961 годов по следующей
схеме: сначала купил готовый сруб в соседней деревне Пустошке, разобрал его и
перевёз на свой участок. Затем на квадратную связку из восьми дубовых брёвен
установил сруб, пристроил сбоку небольшое помещение и возвёл крышу. К слову, за
несколько прошедших десятилетий дубовые венцы в основании сруба почти не
износились и до сих пор находятся в хорошем состоянии, чего не скажешь о
внутреннем состоянии дома: полы прогнили и провалились, стены покосились, потолок обвис и местами
обрушился
– Ай-яй-яй, всё развалилось, ай-яй-яй, – сокрушённо приговаривает Николай Иванович. Он спускается со ступенек, обходит дом со стороны сада и, остановившись перед зарослями крапивы, цокает языком. – Это надо же – всё заросло! Ай-яй-яй… Ну надо же…
Чтобы отвлечь Николая Ивановича от тяжёлых мыслей, предлагаю пройтись по Унору и рассказать о местной жизни в советские времена. И то правда – забывшись во время прогулки, ветеран бодро начал вспоминать одну историю за другой:
– Колхоз «Победа» у нас в посёлке основали то ли в 1936-м, то ли в 1937 году. Мне тогда было лет семь, я немножко помню те времена. Даже первого председателя помню – Репкина. Все сплошь малограмотные были, а как управлять таким большим хозяйством, никто толком не знал. После председателем был Михаил Фёдорович Устинов. Затем и его сняли, назначили моего отца. Только он две или три недели поруководил колхозом-то, а потом его посадили…
– За что?
– А за всё хорошее! В 1940-м году отец авансом выдал нашим голышам по мешку хлеба, а сперва по программе надо было урожай сдать государству, а уж потом внутренние дела в колхозе решать. А ведь отец ничего не украл, он потом урожай по норме сдал, как и положено. Всегда найдутся сволочи, которым не живётся спокойно. Написали на отца кляузу. Полгода он сидел, пока допрашивали. Денег на юриста у нас в семье не было, готовились к худшему. Но тут общество вступилось – ходатайствовали, писали письма в поддержку отца. Чудом тогда его выпустили…
– Да, редкий случай. Но всё равно в сталинские времена власть потом с недоверием к таким людям относилась…
Бывший унорский
житель Николай Маслов спустя 44 года после отъезда из посёлка в июле 2018 года
вновь посетил родные места: «Я уже не узнаю здесь почти ничего. Когда я жил на
Уноре в советские годы, здесь всё было застроено, а сейчас – шаром покати…»
– Есть такое дело. Когда война началась, отца не сразу призвали. Уж потом в военкомате очнулись, и в 1942 году, в первых числах января, его загребли. Отец немного повоевал. Прошёл наспех подготовку, а в феврале под Орлом его серьёзно ранило в руку. Комиссовали. Минные осколки из руки долго наружу выходили. Пенсию по инвалидности отцу назначили смешную – шесть руб-лей. Эх-хе-хе… Война – это жуткое дело! Помню, летом 41-го мы окопы в посёлке рыли. Приказали, никуда не денешься. Каждая семья копала траншею около своего дома в форме буквы «Г». Для пехоты, значит. Когда война-то началась, всем без разбору повестки присылали. Жил у нас в Уноре мужик, глухой был как пень, так и его призвали на фронт, представляешь! Он потом с войны инвалидом пришёл. Много тогда унорских мужичков полегло, а вернулись единицы – кто без ноги, кто вообще безногий…
– После войны сразу полегче стало?
– Какое там! Я хлеба вдоволь наелся только в 57-м году, когда в стране очередную реформу проводили. Каждому едоку в семье выдавали по две буханки хлеба. Допустим, у тебя в доме восемь человек – получи 16 буханок.
Верится с трудом, но ещё каких-то 40 лет назад на этих участках стояли крепкие деревянные дома. С каждым годом нежилая северная часть Унора всё больше и больше зарастает высокой травой и кустарником, как будто сама природа желает поскорее избавиться от прежних следов человеческого присутствия…
– А Вы в партии состояли?
– Никогда! – в голосе Николая Ивановича послышались стальные нотки. – Насмотрелся я в своё время, как народ в колхоз сгоняли. А сколько скотины почём зря погубили – жуткое дело! Что – помягче нельзя было? А при Хрущёве мы поросят прятали – разве это нормально?! Пенсии колхозникам не платили, жили как рабы. Самые настоящие рабы! И за что я должен любить эту власть? Я так скажу: сейчас время – только жить! Не сиди, занимайся делом! И нам, старикам, пенсии вовремя платят – чего ещё желать?!
(Почитайте байку про партийные времена, которую рассказал нам Николай Иванович.)
Вот так за разговорами и воспоминаниями мы не спеша прошлись до конца полузаброшенного поселения, а потом повернули обратно. Но вот что удивительно: прозвучавшее в ходе той беседы слово «рабы» мне позднее довелось услышать ещё раз от другого старожила (об этом чуть позже). Что и говорить, мрачным и жестоким термином окрестили себя бывшие унорские жители, оценивая уровень жизни в советском колхозе.
Правая часть
посёлка Унор (вид со стороны бывшего посёлка Пятово в сторону деревни Казачки).
Съёмка – июль 2018 г.
…Начало местной летописи было положено в 1902 году, когда от Выксунского металлургического завода была проведена железно-дорожная линия до Унора (на конной тяге). Позднее, в 1912 году, эта ветка подверглась реконструкции для движения только что появившихся в наших краях паровозов. Ещё через пару лет (в 1914-м) был введён в эксплуатацию узкоколейный участок от Унора в сторону рязанского посёлка Тупик, а спустя четыре года (в 1918-м) заработал новый узкоколейный маршрут: Унор – Сарма (Куриха) – Илев. Таким образом, к началу сталинской индустриализации станция Унор уже была крупным (по местным меркам) железнодорожным объектом. Год за годом здесь строили новые дома, в которых жили, как правило, обслуживающий узкоколейку персонал и лесные рабочие. Ориентировочно в 1925-1927 годах первая партия крестьян из соседних пунктов (в основном из села Семилова и деревни Осиповки) получили разрешение на заселение северной части Унора. Территория прекрасно подходила для проживания. Местность была равнинная, лес изобиловал грибами и ягодами, к тому же рядом с посёлком протекала небольшая речушка – важное условие для ведения сельского хозяйства. Урожаи здесь потом собирали действительно неплохие, особенно хорошо родилось просо. Николай Маслов утверждает, что аккурат перед войной с одного надела тут получили рекордные 120 мер пшена. В одной мере – два ведра. Получается, свыше 2 тонн проса с участка за сезон!
Во многих нежилых или малонаселённых загородных пунктах Выксунского округа можно увидеть заброшенные деревянные дома с пустыми оконными глазницами, кособокими стенами и прохудившимися крышами. И имя им – легион…
Был в посёлке и свой престольный праздник – Михайлов день (21 ноября). Кстати, неофициальное название северной части Унора – Голявка – появилось якобы оттого, что переселившиеся крестьяне были бедны как церковные мыши («голыши»). Убогость местного быта и правда поражает воображение. К примеру, в довоенные годы на всех жителей в посёлке был один-единственный велосипед, а вплоть до начала 1950-х годов здесь часто ходили в лаптях и в домашние матрасы набивали обычную солому!
Впрочем, есть и другой вариант о происхождении этого неофициального топонима, который озвучила 89-летнияя бывшая унорская жительница Мария Ивановна Солдатова. Пенсионерка поведала, что в детстве слышала от своих родителей притчу, в которой возникновение народного названия объяснялось ровной местностью, лишённой леса («голая»). Разумеется, никаких официальных исторических документов по этому поводу не существует, так что какая из этих двух версий правдоподобнее, решать читателю.
Этот неглубокий безымянный водоём, расположенный в нескольких сотнях метров от посёлка, местные жители запружали в послевоенное время. Бывший унорский житель Николай Маслов поделился воспоминаниями о том, как «лично ездил в соседнюю деревню Осиповку за карасиками», чтобы выпустить их в новый пруд. Летом тут спасалась от жары вездесущая унорская ребятня, однако детская радость была недолгой: через пару лет после своего создания местный пруд, что называется, «ушёл». В последующие советские годы водоём, конечно, частично наполнялся за счёт подземных ручейков, талой воды и дождей, но свой первоначальный вид унорский пруд потерял навсегда…
После образования унорского колхоза большинство местных жителей трудились в новообразованном коллективном хозяйстве. Никакой техники не было и в помине: пахали на лошадях, обработку почвы производили вручную. Сельхозмашины здесь появились лишь в послевоенный период и, конечно, сразу повысили производительность труда. В 1951 году колхозы четырёх соседних пунктов (Унор, Пятово, Осиповка и Казачка) свели в единое хозяйство – «Имени Дзержинского» с центральной усадьбой в Осиповке, а в 1958-м этот громадный колхоз расширили ещё больше, объединив с инфраструктурой деревень Малиновки, Покровки, Вежонки, Пустошки и села Семилова.
Однако были и счастливчики, которым в советские годы удавалось вырваться из колхозного строя и устроиться сварщиками, монтёрами пути или кондукторами на выксунскую узкоколейку. Как ни крути, а рабочие по числу привилегий явно выигрывали у колхозников: и отпуск у них был, и вредный стаж начислялся, и премии иногда выплачивали.
Для того, чтобы окунуться в
советское прошлое, не нужно владеть азами компьютерного 3D-моделирования
или иными продвинутыми технологиями XXI века, достаточно иметь
зоркий взгляд и капельку фантазии. Приглядитесь внимательнее на унорскую
картинку и представьте: полвека назад на изображённой улице протекали обычные
сельские будни. Возле местных домов, которых на этом участке тогда было
несравнимо больше, постоянно сновали туда-сюда люди и домашние животные, периодически
по дороге пробегала ватага неугомонных ребятишек, над крышами домов клубился
печной дымок, а воздух был наполнен голосами и запахами жизни. Как бы то ни
было, но сравнивать загородный быт советской эпохи с нынешним деревенским укладом
всё же не корректно – это два совершенно непохожих периода, где различно всё –
от государственной модели управления до технических достижений. В 1960-1970-е
годы и народ был другой (если верить народной молве – более добрый), и идеалы формировались
в другом ключе, а потому и мыслили люди совершенно иначе…
– Наша семья переехала в Унор в 1939 году, когда мне было 10 лет, – рассказывает Мария Солдатова. – После переселения родители работали в колхозе. А потом и я к ним присоединилась, когда окончила несколько классов школы. Ничего хорошего мы в этом колхозе не видели. Раз в год соберут нас вместе после уборки урожая – вот и весь праздник. На полях работали целыми днями как рабы. Денег не платили, в город не отпускали. Жили за счёт хозяйства – держали овец, поросят, коров… Замуж я вышла в середине 50-х и прожила с супругом в посёлке до 80-х годов. А уж когда помер муж, пришлось переехать к дочери в Выксу…
В 1940 году в посёлке случилось страшное ЧП – сгорело сразу пять домов. Причина пожара банальная – неосторожное обращение с огнём: дети на огородах подожгли солому, огонь моментально добрался до жилищ. Семьи-погорельцы, правда, из Унора уезжать не захотели, но отстраивались на прежних местах долго…
На основе различных исследований, проведённых в период 2014-2018 гг., российские социологи и экономисты сделали важный вывод. Смысл таков: на общем фоне замедления темпов роста отечественной экономики, усиления антироссийских санкций, падения стоимости нефти и, как следствие этого, увеличения числа обедневших, наш народ снова потянулся к земле. Оно и понятно – фрукты и овощи со своего огорода существенно помогают обычной семье экономить, а в некоторых случаях – ещё и неплохо заработать. Впрочем, многие жители РФ не обращают внимания на материальные затраты и потраченное «огородное» время, для них на первом плане – экологичность продуктов, выращенных на собственном участке, а также возможность сбежать из городской суеты и провести денёк-другой на свежем воздухе. Казалось бы, вот он, второй шанс для возрождения русской деревни! Увы, специалисты приводят неутешительный диагноз: на ПМЖ в посёлки переезжают единицы и, как правило, такие люди уверены в своих силах и зачастую материально независимы. А вот подавляющее количество горожан-дачников появляются на своих огородных участках лишь в тёплый сезон и причины такого поведения стары как мир: бездорожье, отсутствие необходимой инфраструктуры, безработица и пр.
Война стальной рукой внесла свои коррективы в жизненные планы унорских жителей, едва ли не каждый третий дом лишился своего кормильца. Тем обиднее было людям осознавать, что в их огромной стране, победительнице фашизма, вплоть до начала хрущёвского правления существовал натуральный оброк – обязательства по госпоставкам продукции. Такие повинности были и в Уноре. В частности, в послевоенное время на каждое местное хозяйство устанавливались следующие ежегодные нормы: мяса – 40 кг, топлёного масла – 8 кг (а в некоторых наших районных деревнях тогда обязывали сдавать по 10 кг «топлёнки»! – прим. авт.), картофеля – 200 кг.
Электричество в посёлок провели в 1957 году (этому способствовало близкое расположение к узкоколейной станции). А в середине 1950-х унорский житель Анатолий Жарков переоборудовал небольшой сарайчик, стоящий у него перед домом, в продовольственную лавку, и на протяжении полутора десятилетий здесь продавали различные продукты питания (крупы, сахар, макаронные изделия и пр.). Этот миниатюрный магазинчик просуществовал в посёлке до начала 1970-х, после его закрытия местное население было вынуждено вновь ходить за продуктами на ж/д станцию.
Николай Маслов обходит свой
бывший дом, который покинул почти полвека назад: «А ведь у меня здесь даже
погреб каменный был... А поодаль баня стояла, только там сейчас всё заросло. И ещё
садик небольшой был, я незадолго до отъезда посадил несколько яблонь, только
урожая от них не дождался, уехал…»
Порой унылость местного быта толкала людей на страшные поступки. Николай Маслов приводит пример, что в советскую эпоху здесь было как минимум два случая, когда жители аккуратно поджигали свои избы, а затем получали страховку и переезжали в другое место на ПМЖ. Вот на что готов был народ, лишь бы вырваться из опостылевшего замкнутого круга! Неудивительно, что уже в начале 1960-х люди из Унора потянулись в другие города и поселения. В период 1962-1963 годов из посёлка выехала семья Николая Ершова (в п. Ближне-Песочное), следом за ним – семьи Андрея Казакова (в г. Темиртау, Казахская ССР) и Виктора Милованова, а ещё позднее Николай Яшин переехал в далёкий северный Ханты-Мансийск.
– Для нашей молодёжи в 1970-е жизнь на Уноре стала в тягость, – резюмирует бывший унорский житель, 68-летний Сергей Иванович Устинов. – Водопровода и газа не было плюс безработица и отдалённость от города. Получается, будто людей самих подталкивали к выселению. Старики, понятное дело, уезжать не торопились. А молодёжи куда деваться? Я родился здесь, провёл детство и юность, но после женитьбы в 1972 году меня уже ничего не держало, и я переехал в Выксу…
Несмотря на свой преклонный
возраст (89,5 лет) бывший унорский житель Николай Маслов полностью обошёл родной
посёлок и даже исследовал руины дома на окраине поселения. «Всё здесь раньше
по-другому было, – сетует Николай Иванович. – Лес вокруг посёлка был дремучий,
а сколько там дубов росло! Времена были, а! Жили на Уноре дружно, двери всю дорогу
ро́спертыми держали. Только
бедность нас после войны крепко доставала. Бывало, привезут кинофильм, дети сразу
бегут к родителям – просят у них пять копеек на билет. А у взрослых даже и таких-то
денег не было, вот как мы жили…»
Забытый факт: именно в Уноре квартировали военнослужащие-срочники, прибывшие на борьбу с лесными пожарами в 1972 году. Природная стихия тогда обошла поселение стороной, но тут на посёлок свалилась новая беда: массовый отток местного населения. В застойные брежневские времена люди устали слушать сказки о красивой жизни в недалёком будущем, им хотелось жить по-человечески уже сейчас. В середине 1980-х здесь остались лишь самые стойкие старожилы, но и они незадолго до распада СССР выехали из посёлка…
В настоящее время в северной части Унора (так называемой Голявке) живут несколько постоянных жителей в двух домах, ещё пара старых изб используется как дачи. Ну а сколько данное поселение просуществует на энтузиазме этих людей – вопрос открытый…
После массового отъезда жителей на рубеже 1970-1980-х годов заброшенные местные сады за несколько десятилетий разрослись настолько, что ныне представляют собой неприступную живую стену
В русских деревнях и сёлах бани традиционно располагались сзади домов. Кроме того, вокруг помывочной крестьяне всегда старательно выкашивали траву и вырубали все деревья и кустарники. Эти действия наши предки совершали в целях элементарной безопасности, чтобы искры из банной трубы (или огонь при пожаре) не перекинулись на избу. Унор – не исключение из этих правил: до сих пор здесь стоят несколько заброшенных ветхих бань, построенных в далёкие послевоенные годы на задворках, рядом с садово-огородными участками
Этот старый деревянный дом
на Уноре облюбовал пчеловод-сезонник из соседнего посёлка Боевого. Стоит
отметить, что за последние годы несколько жителей нашего округа, занимающиеся
содержанием и разведением пчёл, приобрели по бросовым ценам дома в заброшенных
или малонаселённых выксунских пунктах (Дальне-Чёрная, Старая и т.д.). Во-первых,
вдали от города пчелиное семейство может собрать больше мёда и затратить на это
меньше времени и сил. А во-вторых, пчеловоды избегают возможных конфликтов с
соседями, поскольку многие люди страдают аллергией на укусы насекомых. К слову,
в 2017 году депутатами Госдумы Г. Зюгановым,
О. Лебедевым, К. Тайсаевым и А. Тарнаевым был подготовлен проект ФЗ «О пчеловодстве», на который сильно надеялись в народе, но 20 апреля того же года данный
законопроект был отклонён без ведомых причин (Постановление № 1447-7 ГД). Но
всё же в некоторых российских регионах (Башкортостан, Новосибирская и Орловская
области, Алтайский и Краснодарский края) в своё время были приняты местные подзаконные
акты о пчеловодстве, и на сегодняшний день в этих хозяйственных субъектах упомянутая
отрасль неплохо развивается. Вот так и живём: в стране есть огромные площади
для медосбора (болота, луга, поляны и пр.), но единого закона, регулирующего пчеловодство,
до сих пор нет…
– Николай Иванович, а вы помните, когда Унор стал вымирать?
(После двухсекундного раздумья):
– Хех, он и сейчас вымирает...
(из диалога автора статьи с бывшим унорским жителем
Николаем Масловым во время посещения посёлка)
В современную цифровую
эпоху разрыв между городом и деревней в России – бездонная про́пасть. Печальный факт: Нижегородская область – один из
лидеров по количеству заброшенных пунктов. За последние 30 лет общее количество
сгинувших сёл и деревень в нашем регионе исчисляется сотнями. И не надо
иллюзий, такая ситуация сохранится и впредь. На своих страничках в соцсетях или
в блогах горожане сегодня любят с восторгом делиться воспоминаниями о детстве,
проведённых летом у бабушки в деревне, или о студенческих поездках на картошку
в составе институтской группы. Оно и понятно: глядя из окон городской квартиры на
бетонные коробки соседних многоэтажек, предаваться ностальгии и рассуждать о
будущем российского села всегда легко и приятно
«Эх, и нищета же кругом! Дотла разорились мужики, трынки не осталось в
оскудевших усадьбишках, раскиданных по уезду... Хозяина бы сюда, хозяина!»
(Иван Бунин, «Деревня», 1909-1910 гг.)
Окраина
Унора (вид со стороны деревни Казачки в сторону бывшего посёлка Пятово). Съёмка
– июль 2018 г.
Бывший унорский житель 89-летний
Николай Иванович Маслов многое повидал на своём веку, знал нужду и достаток, всей
душой радел за правду и страдал от потерь. «Когда я служил добровольцем на
Корейской войне, всякого насмотрелся, – вспоминает пенсионер. – Однажды на нашу
батарею налетели американские самолёты. Бомбили сильно, над одним грузовиком
самолёт аж три захода делал, всю машину изуродовал. После этого авианалёта мы
потеряли двух человек: один погиб в палатке после прямого попадания, а второго
накрыло взрывом, когда он, испугавшись, побежал от пушки. Правда, было тогда у
нас 26 или 27 раненых, но главное – живы остались. Комбат наш толково
командовал во время бомбардировки – дескать, не паниковать, всем оставаться на
позициях. А замполит весь авианалёт пересидел в каком-то ровике, потом вылез,
речугу толкнул и позже орден Красного Знамени получил! Справедливость – она такая
штука, её редко где сыщешь…»
На этой памятной фотографии
запечатлена унорская семья Устиновых. Слева направо: глава семейства Иван
Фёдорович, дочь Нина, хранительница домашнего очага Анна Петровна с дочерью
Раисой (на коленях). Дата создания снимка – ориентировочно 1949-1950 гг.
Фотокадр хрущёвской эпохи:
унорская колхозница Анна Петровна Устинова с детьми Раисой (крайняя слева),
Сергеем (в фуражке) и Ниной (стоит в центре)
Фото автора
