Однако знакомство с актёром произошло на четыре часа раньше в пространстве Ex Libris. Артист в рамках проекта «Поступай правильно!» встретился с теми молодыми людьми, кому интересна профессия театрального актёра.
– Ребята, добрый день! Простите, я немного устал… Наша актёрская профессия – это бесконечные гастроли, переезды… Вот и сейчас – 14 часов до Москвы, и ночью – до вас, чуть-чуть поспали, репетиция, встреча с вами, опять репетиция и – спектакль, потом опять поезд, коллеги поедут в Пермь, а я во Владикавказ, – так просто и непринуждённо началась встреча. И все поняли, что перед ними такой же обыкновенный человек, как и собравшиеся в зале, только с необычной профессией. Такое начало настраивало на дружеское общение. Именно так оно и проходило.
Главный вопрос, который всегда волнует «юношей, начинающих житьё», – с чего всё начиналось?
С детства
– Родился в Перми. Рано потерял родителей. Мама умерла, когда мне было пять лет. Уходила из жизни на моих глазах. И я до сих пор это отчётливо помню. Помню то ощущение, когда мы с маминой подругой, у которой я жил во время маминой болезни, приходили в больницу (тогда ещё не знал, что это больница). Помню какие-то койки, и мама лежала вся сине-зелёная. Я потом часто говорил, что мама удивительная, как ёлочка новогодняя… Уходила тяжело, умирала от рака…
Последнее свидание с ней – та трещина, которая определила многое в моём актёрском амплуа. Рассказывая о своих героях на сцене, понимаю их боль. Понимаете, артист – это подневольная профессия. Он играет пьесы и часто не понимает, что делает на сцене. Но зритель не дурак, он это видит и по-разному относится к актёру.
Но настоящий праздник, когда материал, который ты играешь, совпадает с тобой!
Детский дом и пластинки
С детского сада и до 11 класса жил в Пермском детском доме. Кормили очень плохо. Было одно желание – наесться. И это до сих пор осталось! Если покупаю мандарины, могу их сразу съесть. Это привычка: съесть быстро, иначе «старшики» всё отберут. Жестокий мир детского дома и жестокий мир 90-х годов.
Но! Видимо, мамой было заложено во мне творческое начало. Она была художницей, архитектором. И я всё время тянулся к музыке, театру. Был проигрыватель, пластинки с записями Юрия Визбора, Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого и Александра Вертинского, которые мог слушать часами. Из них самая любимая – пластинка с песнями Вертинского. Я вырывался из тёмного мира к кружкам ИЗО, театральной студии. Это было моим спасением. И сегодня я убеждён, что в наше очень непростое время, в котором мы живём, театр тоже является спасением.
Театр театра
То, что в мальчишке заложено было мамой, определило и творческий путь. Пермский театр юного зрителя. Но его педагог однажды сказал, что, мол, тебе не тут место! «Поезжай в Питер! Если тебя там не возьмут, возвращайся. Я всегда готов тебя принять». Сказать так – большая редкость для педагога.
Прошёл театральные школы питерских театров, снимался в кино и – вновь позвали в Пермь, в «Театр театра». И вот уже восемь лет он играет на его сцене.
Быть артистом – тяжело
Общение актёра с ребятами было общением на равных. Он моментально схватывал суть вопроса и столь же быстро отвечал, иллюстрируя примерами из собственного опыта.
– Вы переживаете, когда выходите на сцену?
– А вы, когда вас вызывают к школьной доске? Да хоть тысячный раз выхожу на сцену, у меня трясутся руки. Но по мере готовности зала меня слушать, и когда понимаю, что зрителю интересен Вертинский, что он читал и слышал что-либо о его судьбе, понимаю, состоится мой контакт с залом или нет. Кстати, могу дать совет тем, кто выходит на сцену – неважно, музыкант или актёр. Перед тем как заговорить, сделайте паузу. Она сконцентрирует зрителей и вас. Выдохните и начинайте!
Я всегда волнуюсь. Но мне подозрительно, когда хвалят. И если при разборе спектакля всем что-то говорят, а мне ни слова – очень неприятно! И это сигнал, что нужно что-то менять в роли. Труд артиста – каждодневный труд. Прелесть и счастье этой профессии как в кино. Когда снимался, то дублей двадцать сделаешь, прежде чем достигнешь нужного. Но когда ты на сцене, у тебя есть власть на ходу поменять что-то в мизансцене, в движении. Если не получается в игре, зритель не чувствует тебя… Неудача. Тогда ты должен поменять своё отношение к роли и разобраться, в чём причина. Не стоит ругать себя за провал, проведите работу над ошибками. Пусть в этом помогут родители, педагог, который для вас авторитет.
– Как Вы вживаетесь в роль?
– Есть у меня один трагический опыт. В театре на Васильевском репетировали пьесу Генриха Беля «Глазами клоуна». Герой – художник, клоун, мим. Гениально пародирует слепоту. И актёр, с которым мы репетировали, говорит мне: «Мы сейчас выходим на улицу, ты закрываешь глаза и открываешь, когда я скажу тебе». Этот тренинг продолжался три часа! Через час у меня обострился слух. Невероятно! Иду, анализирую. Резко начинаю ощущать запахи. Мы заходили в «Макдоналдс», в «Цветы», в аптеку. На третий час он отпустил мою руку. И просто ушёл. Такой опыт вживания в роль. Падение героя произошло и у меня. Артисты, которые были заняты в пьесе, отказались со мной играть. «Это за гранью театра, – говорили мне. – Мы видим больного живого человека». А мне казалось тогда, что гениально. Очень опасный путь, когда ты соприкасаешься с такими персонажами.
– Почему в театре Вас называют главным злодеем?
– Просто потому, что режиссёр видит меня в таком амплуа... Стараюсь понять, что героя к этому привело, и донести его существование до момента раскаяния.
Часто играю Калигулу в пьесе Альбера Камю. Но стараюсь всё-таки держаться на расстоянии от своего персонажа, чтобы не сойти с ума.
– Вы настраиваетесь перед спектаклем?
– То, что вы увидите сегодня, не требует большой настройки. Многое зависит от зрителей. Мы ведь вас не видим, но слышим. Если зрителю неинтересно, он так и проявляет себя. И спектакль, как бы ты хорошо ни играл, пройдёт без успеха. Педагоги петербургской театральной школы учили меня: если зритель в зале отвлёкся, то это вина артиста.
А есть постановки, где ты должен сыграть внутренний ад. И в такую роль не так просто войти. Это значит, хотя бы в три часа дня прекратить говорить. Не шутить. Послушать какую-нибудь нейтральную музыку. И выйти к зрителю через взгляд, голос, чтобы он понял – с тобой что-то не так!
– Ваши удачные спектакли?
– Всё зависит от реакции зрителей. Кода они кричат «Браво!» – всё получилось. Но сегодня зрители не такие, как раньше, несколько лет назад. Приходят отвлечься, развлечься… В нашем театре из 100 спектаклей 50-60 процентов – развлекательные. Тяжело. Мало пьес, где бы зритель задумался, заплакал, вспомнил что-то своё. Меня же учили: выходя на сцену, артист должен быть потрясённым. Если этого не будет, то и зритель не будет потрясён от того, что происходит вокруг этого героя.
Для меня удачный спектакль, когда я слышу всхлипы, вижу слёзы на глазах.
– Что сложнее играть: добро или зло?
– Мне говорили, что зло играть легче, потому его в человеке больше. Но поверьте «главному злодею» театра, что добро играть сложнее. Прежде чем войти в роль, надо не просто выучить слова, а провести психофизическую, эмоциональную работу с персонажем, чтобы докопаться до его доброты, чтобы взгляд излучал её.
– Ваш любимый спектакль?
– «Вертинский» – один из них. Он не только о творчестве великого шансонье, но и о таком феномене, как артист.
– Как появился этот спектакль?
– В Перми у нас был актёрский клуб, и в нём однажды проходил фестиваль. Меня попросили спеть актёрские песни, связанные с театром. Я, сильно уставший, в 11 или 12 часов ночи пришёл в клуб. Приезжие артисты уже тоже отыграли. Выхожу на сцену, смотрю, а народа-то нет! Стол с едой, а в конце его стоят актёры: Костя Райкин, Тимофей Трибунцев, худрук театра Борис Мильграм.
И я стал петь «Жёлтого ангела» (он открывает сегодняшний спектакль. Это моя первая песня, которую я исполнял профессионально). Райкин кричит: «Борис! Быстрей! Срочно! Он у тебя – Вертинский!
Сделай на него спектакль!» Совершенно случайная встреча оказалась судьбоносной. А поставить – это и бюджет, и костюмы, и декорации… Я бы один не сделал его. Этот спектакль – наш собственный продукт.
И ещё. Не люблю, когда артисты подражают известным солистам. Это к разговору о том, чему меня учили в питерских театрах. Берёшь материал, пьесу, мемуары, читаешь и находишь сам ещё то, что подчеркнёт образ героя. И поэтому спектакль о Вертинском – он и о феномене под названием артист.
Перед спектаклем – грим на сцене
И спектакль
Прав был Альберт Макаров, когда говорил о феномене. Входим в зрительный зал и вместо традиционного занавеса видим открытую сцену. Перед зеркалом боком к залу сидит человек, которого гримирует дама. Он же время от времени обращается к зрителям, предлагая занимать места. Мы становимся участниками действа. Это и есть артист, который предстанет в образе шансонье. Первая песня, которую он исполняет, – «Жёлтый ангел».
...На башне бьют куранты,
Уходят музыканты,
И ёлка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно замолкли речи,
И я уж не могу поднять лица.
И тогда с потухшей ёлки тихо спрыгнул жёлтый ангел
И сказал: «Маэстро бедный,
Вы устали, Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах по ночам поёте танго.
Даже в нашем добром небе были все удивлены».
И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи,
Утирая фраком слёзы, слёзы боли и стыда.
А высоко в синем небе догорали божьи свечи
И печальный жёлтый ангел тихо таял без следа.
В ней главный смысл жизни великого певца. Усталость от жизни. Но не разочарование, а слёзы боли и стыда. Их в его жизни было больше, чем светлых и счастливых дней. Артист не волен в своих поступках, делах и пристрастиях. Он и смеётся, и плачет не по своей воле. Он вечный странник.
Удивительно и то, что актёр Макаров замечательным образом совпадает со своим героем. В текст включены эпизоды его биографии и биографии Вертинского. То ли это Макаров, то ли Вертинский. Каждый номер филигранно отточен. Драматургия чётко продумана. Ирония и жалость – составляющие песен. Улыбка сквозь слёзы. А если прорывается смех, то сквозь сарказм.
Действие захватывает, а исполнение песен сопровождается аплодисментами – удержаться нельзя, до того живо и трепетно они звучат. В конце спектакля понимаешь, что именно такому Вертинскому веришь и будешь помнить.
Браво, Макаров! Браво, Вертинский!
Елена Липатова. Фото из архива БФ «ОМК-Участие»
