(Из жизни провинциального хирурга)
В конце лета в хирургическое отделение положили маленького, сухонького, но ещё довольно крепкого 80-летнего старика. Я посмотрел его. Диагноз – аденома предстательной железы, острая задержка мочи. Нужна срочная операция. Я взял историю болезни и с удивлением прочитал фамилию больного – Маряхин.
– Это отец генерала Маряхина, – подсказала мне операционная сестра. Я направился в палату.
– Степан Михайлович, – обратился я к знаменитому пациенту, а почему бы Вам не обратиться к сыну и не полечиться в Москве?
– Никуда я не поеду, – отрезал старик, – где захочу, там и лечиться буду. Мне соседи подсказали, чтоб я лечился у врача Иванченко. Давайте мне его.
– А я и есть Иванченко...
Старик Маряхин сел, посмотрел на меня колючими глазами, улыбнулся и неожиданно ясно и громко выпалил:
– Честь имею! – и сделал соответствующее движение рукой.
Потом я узнал, что сын моего пациента Сергей Степанович Маряхин является первым заместителем министра обороны СССР и членом ЦК КПСС. И у меня мелькнула шальная мысль – обратиться в будущем к генералу по вопросу строительства в Ардатове новой больницы.
Операция прошла успешно. Послеоперационный период Степан Михайлович переносил стойко, но на перевязках матерился откровенно. На первых порах его «фольклор» как бы никто не замечал. Но перевязки я уже стал поручать Надежде Васильевне Глаголевой, которая была старше других.
Кроме перевязок, Степану Михайловичу нужно было несколько раз в день ставить и катетер.
В кабинет вбегает заплаканная Надежда Васильевна:
– Юрий Николаевич, я больше не могу. Катетер не проходит, ему больно, так он меня из души в душу... Не могу больше.
– Успокойтесь, идёмте к больному, ещё раз попробуем. Заодно и с матерщинником побеседуем.
Идём коридором в палату, проходим сестринский пост. Дежурная сестра тихо прошептала:
– А Степан-то Михайлович ещё и курит в палате...
– Зина, ну где же ему ещё покурить, он же пока не встаёт, – пытался я отшутиться от моих строгих сестричек.
Старик Маряхин был безобидным, брань допускал с улыбкой и сквозь слёзы. Заносчивости в его поведении не было. И стариковские шалости ему прощались.
Я надел перчатки, изменил направление уретры, не пожалел жидкого стерильного вазелина и катетер легко нашёл своё место.
И вдруг слышу:
– Да тут ещё и взяться-то не за что... – это как бы оправдывалась Надежда Васильевна.
А Степан Михайлович услышал. Что тут началось...
Наш пациент поднял голову, потом поднялся на локтях и сел. Смотрит на Надежду свирепыми глазами:
– Да кто ты такая? Да знаешь ли ты, что я им генерала...сделал, а ты тут, такая-рассякая...
Неожиданно рассмеялся и извинился:
– Честь имею! – и упал на подушки.
– Вот так всегда, – виновато улыбнулась мне в коридоре операционная сестра.
– Надежда Васильевна, наши пациенты разные, и нам надо их понимать, – окончательно успокоил я свою помощницу.
А через несколько дней раздался телефонный звонок:
– Алло! Ардатов? Товарищ Иванченко? С Вами будет говорить заместитель министра обороны армии Маряхин из Москвы.
Пауза:
– Здравствуйте, Юрий Николаевич! Генерал Маряхин у телефона, – низкий, ясный командирский голос.
– Слушаю Вас, товарищ генерал.
– Вы прооперировали моего отца. И я хотел бы его навестить. Когда? Да сегодня, пожалуй, во второй половине дня. Вы мне подготовьте площадку для вертолёта. Честь имею! До встречи!
«Так вот откуда эта фамильная традиция чести», – подумал я и принялся за подготовку к визиту.
Вызвал Павла Федосеевича и заведующую пищеблоком Веру Семёновну Сызранову. Подошла главная сестра.
Я объяснил обстановку:
– Зинаида Андреевна, чтоб в отделении и в палате был полный порядок. Чтоб персонал был на своих местах. А ты, Федосеич, готовь площадку под вертолёт и генеральский обед, – и я многозначительно дал ему понять, чтоб на всякий случай принёс всё, что надо...
Павел Федосеевич отличался особой исполнительностью, на него можно было положиться. Он так же добросовестно работал, как и воевал. И часто вспоминал, как под Сталинградом воевал вместе с полковником Маряхиным.
– Не поверите, Юрий Николаевич, сидим в окопе, а они лезут. Фашист в атаку идёт наглый, пьяный. Прыгает прямо на штык, а колоть некогда. Берёшь его одной рукой за ремень, другой – за глотку и кидаешь из окопа наверх, а он снова лезет...
– Погоди, Федосеич, ты уже рассказывал об этом, давай подумаем, где вертолёт сажать будем.
Для встречи вертолёта мы подготовили спортивную площадку, на которой недавно поставили волейбольную сетку. Место обозначили красными флажками.
– Смотри, Федосеич, не подкачай, а я пойду старшего Маряхина проведаю.
Вошёл в палату.
– Ну, как дела, Степан Михайлович? Беспокоит, говоришь, немного? Потерпи, скоро будет лучше.
И наклонившись над койкой, тихо ему сказал:
– К тебе сегодня сын из Москвы прилетит. Ты уж крепись.
У старика навернулись слёзы.
Вскоре над Ардатовом послышался рёв моторов. Военный вертолёт с красными звёздами покружил над больницей, сел на нашу площадку, повертел лопастями, потарахтел мотором и затих.
Мы с Федосеичем стояли недалеко.
Дверь вертолёта открылась и в проёме показался генерал. Ловко соскочил на землю. Высокий, плотный, седой... Лампасы, орденские колодки и золотые погоны с большой звездой.
– Честь имею! – и Маряхин еле заметно козырнул.
Здравствуйте, товарищ генерал, – и я пожал протянутую руку.
– Так это, значит, ты оперировал моего отца? – строго спросил седой генерал, взял меня за плечи и оглядел сверху вниз. – Молодец, доктор. Спасибо! И как же себя чувствует мой отец?
– Неплохо, ждёт Вас.
И я неожиданно пожаловался:
– Отец Ваш мало того, что покуривает в палате, ещё и бранным словом пользуется.
Генерал расхохотался:
– Узнаю отца, это уже неплохо... Но пожурить придётся...
– Ни в коем случае, Сергей Степанович, пусть так всё и остаётся. Я ему это разрешил в порядке исключения. Да и сам Степан Михайлович, прежде чем набедокурить, предупреждает нас, и, как бы извиняясь, козырнёт, улыбнётся и непременно скажет «Честь имею». Интересный человек. Рассказывает нам о войне, о своём сыне...
Мы вошли в мой кабинет. Признаться, я впервые в жизни так близко видел генерала армии.
Сергей Степанович снял фуражку, надел халат и я проводил его в палату, где лежал его отец.
Встретились два бойца сурово, обнялись, помолчали. Я вышел в коридор и вернулся в кабинет.
Федосеич и Вера Семёновна накрывали на стол. Я машинально надел генеральскую фуражку и подошёл к зеркалу. И вдруг услышал голос Маряхина:
– Браво, доктор, браво! Идёт, к лицу!
Я растерялся, покраснел, и не знал, куда себя деть, а потом вдруг повернулся к генералу и по-военному козырнул: «Честь имею»!
– Вот это по-нашему, – и Сергей Степанович раскатисто и долго смеялся. Напряжение ушло.
–А фуражку, Юрий Николаевич, – я дарю Вам на память... И пора, наверное, выпить, – генерал открыл свой портфель и вынул бутылку доброго коньяку. И уже серьёзно добавил:
– Мне пора лететь в Москву, вечером совещание у Брежнева.
Коньяк разливал сам генерал, взял два гранёных стакана и налил доверху.
– За отца! За Вас, Юрий Николаевич, за Ваши золотые руки! – и залпом выпил.
Мне оставалось только последовать примеру отважного генерала.
Сергей Степанович помолчал, выкурил сигарету, и мы с Федосеичем проводили его до вертолёта.
На прощанье Сергей Степанович грустно улыбнулся, обнял меня по-отечески:
– Если будут вопросы, приезжайте ко мне в Москву. Честь имею!
Козырнул и скрылся за дверью вертолёта.
А вскоре делегация Ардатовского района, и я в том числе, выехала в Москву на похороны своего знаменитого земляка. Герой войны, генерал армии Маряхин Сергей Степанович погиб во время военных учений под кодовым названием «Днепр». Вскоре самая зелёная и уютная улица нашего городка стала носить имя генерала Маряхина.
А на дне нашего семейного сундука до сих пор хранится фуражка, подаренная генералом Маряхиным... Честь имею!
Юрий Иванченко
