Корреспондент «ВР» побеседовал с ветераном боевых действий Вячеславом Маслихиным и расспросил его о реалиях основательно подзабытой афганской войны.
Глядя на этого подтянутого, плечистого мужчину с добродушной улыбкой, трудно поверить, что он – участник затяжного военного конфликта и почти все два года срочной службы находился в горячей точке. Тем не менее это так. Вячеслав Маслихин – один из тех многих тысяч солдат, которые в своё время прошли горнило афганской войны, изо дня в день чувствуя её адский запах. С тех пор минуло уже 30 лет, и, по его собственным словам, «время потихонечку затирает воспоминания». Как проходила служба в далёкой стране, где советские войска «оказывали помощь дружественному афганскому народу», ветеран рассказал в эксклюзивном интервью.
– Давай по порядку: какие обстоятельства предшествовали тому, что ты оказался на войне в Афганистане?
– Мне с малых лет нравилась профессия лесничего, очень хотел стать им, когда вырасту. Вот такая была детская мечта. Поэтому после окончания вильской школы я поступил в лесотехнический техникум в городе Судогде Владимирской области, закончил его в 1984 году, а где-то через месяц после защиты диплома мне пришла повестка в армию. Причём в военкомате мне сразу сказали, что я попадаю в «команду 280», а это – как раз прямое направление в Афганистан.
В общем, служба в горячей точке не была для меня сюрпризом, знал, где окажусь в итоге. Призывали там же, в Судогде, потом привезли во владимирский военкомат. Некоторых оттуда возвращали назад, если они были, допустим, из многодетных семей. А мне тамошний военком сказал, что ты, мол, парень из Горьковской области, возвращаться тебе домой далеко. Короче говоря, так и оставил в «команде 280». Что хочу заметить: подавляющее большинство ребят, служивших вместе со мной в Афгане, были из небольших рабочих семей и проживали до призыва либо в деревнях, либо в маленьких городках. Солдат из интеллигентных семей среди нас практически не было.
– Но после призыва ты ведь не сразу оказался в Афганистане?
– Нет. Сначала две недели прождали в Калинине (ныне Тверь – прим. авт.), потом нас направили в Туркмению, город Иолотань.
– А что там, в Туркмении? Учебный центр?
– Да, «учебка», но в стандартном центре обучение солдат длится примерно полгода, а мы за три месяца прошли ускоренные курсы миномётчиков. Офицеры в Иолотани были все бывшими «афганцами», муштровали они нас очень жёстко. И нам, солдатам, было это во благо, поскольку мы сразу привыкали к возможным действиям на войне.
– Что было после окончания миномётных курсов?
– Из Иолотани нас сначала доставили в Термез (самый южный город Узбекистана, граничащий с Афганистаном – прим. авт.), а потом на «вертушках» перебросили в Кундуз, это город на севере Афганистана. И с ходу пришлось привыкать к военным будням. Всю войну я прошёл миномётчиком, это значит – поддерживал огнём пехоту и разведку. Прикрытие сзади всегда должно быть, это святые военные правила. Признаюсь, по молодости очень хотелось быть впереди с пехотинцами, зачищать кварталы, участвовать в боях наравне со всеми. И не за награды какие-то – об этом никто из нас и не думал, – просто юные были, горячие. Но если миномётчик ослушается приказа и окажется в бою на одной линии с пехотой, а не позади, где он и должен быть, офицеры наказывали очень жестоко. Уже после дембеля я ради интереса принялся считать, сколько ночей во время военной службы в Афганистане спал на армейской кровати. Получилось, что «чистыми» – не более четырёх месяцев, всё остальное время мы ночевали в палатках на выезде.
– Тяжело было привыкать к местному афганскому климату?
– Что интересно: во время обучения на курсах в Туркмении мы более-менее привыкли к местной азиатской жаре, и перед отъездом думали, что адаптация в Афгане пройдёт быстро. Но первое время в Кундузе просто умирали от жажды! Афганская температура воздуха была такой же, что в Иолотани, но, видимо, влажность другая, и привыкали все к тамошнему климату долго и тяжело. Кундузские зимы мягкие, но летняя жара очень угнетала, днём на солнце доходило до +60 оС! Помню, только прилетели в Афган, сразу кинулись к полевой кухне пить. А там в чане была заварена верблюжья колючка. И вот, пока мы ждали транспорт, за короткое время весь этот большой чан враз выпили.
– Верблюжью колючку на полевой кухне заваривали вместо чая?
– Ну да. Там категорически нельзя сырую воду пить – в ней всякие возбудители малярии, тифа и ещё много других бацилл.
– А как во время выездов в такую сильную жару было обеспечено питание?
– В полевых условиях нам выдавали пайки, в их состав входили рис и разные супы – из груш, винограда, ещё каких-то фруктов. Вся пища была в герметичных баночках, даже батоны у нас были в специальных пакетах на спирту. То есть с виду – обычный хлеб в полиэтиленовой упаковке, но из-за примесей спирта он не черствеет и не портится, а на вкус такой батон имеет явную горчинку.
– Какое отношение было к советским военным со стороны местного населения?
– Везде по-разному. Местные называли нас «шурави», значит – советский, русский. В том же Кундузе при встрече нашей колонны дети всегда выбегали и громко просили бакшиш – так на их языке назывались подарки. Но не успеешь и глазом моргнуть, как эта детвора мигом обчистит машину. Колонна же медленно движется, чуть зазевался, глядишь – а бардачок уже вскрыт, эти шустряки замки прямо на ходу открывали.
– Что, на твой взгляд, было самым дефицитным на войне в Афганистане?
– Вода. Пока находились в расположении части, её было с избытком, но вот во время выезда катастрофически не хватало. На весь выезд у каждого бойца – фляжка объёмом полтора литра, вот как хочешь, так и дели свою питьевую норму на весь день. Конечно, можно было взять воды и больше, но в горах на жаре любой лишний килограмм твоей ноши превращается в тяжёлую обузу. Ведь приходилось ещё тащить миномёт, мины, патроны, автомат, бронежилет, в конце концов! Вот примерный вес всех частей миномёта, который нашему расчёту приходилось нести на себе: двуногий лафет – 19 кг, плита-подставка – около 8 кг, ствол – 10 кг. И то не всегда ещё брали предохранитель двойного заряжания, это только лишний вес…
– А что это такое – предохранитель двойного заряжания? Он что – в бою не нужен?
– Нужен, но мы обходились и без него. ПДЗ – это такое простое устройство в форме флажка на стволе, контролирующее выход мины. Проще говоря, ты не закинешь снаряд в миномёт, пока не вылетит предыдущий. Например, может быть такая ситуация: ты интенсивно обстреливаешь из миномёта позицию «духов», быстро кидаешь мины в ствол, и все твои действия уже давно доведены до автоматизма. Заряжаешь, заряжаешь, и вдруг в горячке боя не поймёшь – вылетел последний снаряд из орудия или нет?! А две мины в миномёте – очень опасная ситуация, это может привести к гибели расчёта.
– Понятно. А какое максимальное количество выстрелов в минуту мог сделать расчёт миномёта?
– 20. Мы по-всякому пробовали, комбинировали, но больше 20 выстрелов так и не получалось.
– Какой случай в Афганистане глубже всего врезался в память?
– Была одна история во время моей самой первой войсковой операции. Мы тогда только-только в Афганистан прилетели. Так вот, перед выездом старослужащие повторяли нам много раз: «Не пейте воду, когда идёте, как бы сильно не хотелось! Ни в коем случае!» А мы с сослуживцем из Брянской области ослушались и свои полуторалитровые фляги на марше быстро осушили. Организм в таком случае начинает работать по-другому – на выделение пота, выгоняя излишнюю влагу. Ноги не идут и просто отказываются тебе подчиняться. Умом понимаешь, что надо идти, а сил нет! Сядешь отдохнуть на две минуты, а встать уже не можешь. Мы сдуру потом ещё по фляжке солёной водички в колодце у какой-то скалы попили… Иду с напарником и говорю ему: «Вон в 10 метрах от нас кустик, давай до него дойдём, а там отдохнём!» И даже половины этого расстояния не проходили, вот насколько тяжело было! До «брони» мы с сослуживцем тогда шли очень-очень долго. И вот эта нехватка воды, вот эта немощь от жары, когда надо идти дальше, а сил уже нет, запомнились мне больше всего…
– Я знаю, что за успешные боевые действия в Афганистане ты был награждён орденом Красной Звезды. Для солдата-срочника получить такую значимую награду – очень почётно. Расскажи, за что именно ты получил свой орден?
– Осенью 1985 года началась наша очередная войсковая операция по обезвреживанию полевого командира Ахмад Шаха. Американцы ему поставляли комплексы системы «земля-воздух», из которых потом подопечные Шаха стреляли по нашим самолётам и вертолётам. И так получилось, что во время боёв душманы окружили нашу роту. Ситуация тогда была очень тяжёлая. Мы с командиром взвода оказывали огневую поддержку из миномёта своим попавшим в беду ребятам, но в тот момент и сами были под обстрелом, да таким плотным и прицельным, что голову не высунешь. Офицер мне давал координаты, я наводил, так и стреляли по позициям моджахедов, мешая им замкнуть кольцо окружения. Всё закончилось хорошо: наша рота без потерь вышла на свои позиции, даже раненых, по-моему, не было.
Всякое на войне случалось. Один раз по ошибке даже вызвали огонь на себя. Вызывали-то артиллерийскую поддержку, конечно, на позиции душманов, а получилось – на свою же голову. В такой ситуации куда хочешь, туда и прячься. Если успеешь. Вот смотришь на миномётную мину вне боя – маленькая такая штучка, весит чуть более трёх килограммов. Но когда она летит над твоей головой, кажется, что в воздухе целая цистерна! И вот, пока эта мина над тобой, вся жизнь в считанные мгновения пролетает перед глазами…
– И часто моджахеды устраивали вам засады?
– Постоянно. И ситуации при нападении развивались стремительно, буквально в течение каких-то секунд. Но когда «притрёшься» к солдатской жизни, эти засады уже не становятся сюрпризом. Просто ты уже настолько привыкаешь к военному времени, что всегда ждёшь какого-то подвоха и готов действовать. Всегда! Едем, к примеру, на «броне», раздастся какой-то треск или хлопок – и все наши ребята моментально распределяются по своим точкам, занимают оборону и знают, что делать. Когда только прилетел в Афган, сначала не понимал, где свои стреляют, а где – «духи». Потом уже начал различать автоматные выстрелы на слух. У нас были АК-74 (автомат Калашникова калибра 5,45 мм, принятый на вооружение в СССР в 1974 году – прим. авт.), а у моджахедов, как правило, старые советские АКМы (автомат Калашникова модернизированный, принятый на вооружение в СССР в 1959 году – прим. авт.). И вот звуки выстрелов душманских автоматов отличались на слух, они были более резкими и быстрыми – тра-та-та-та-та! Темп стрельбы моджахедовского оружия был чем-то похож на стрёкот сороки, но это, конечно, не самое верное сравнение.
– И долго приходилось держать оборону при засадах?
– По-разному, всё зависело от того, сколько человек напало на колонну и какое у противника вооружение. Тут вот какой нюанс: нам ведь воевать приходилось не только против местных афганских бандитов, но ещё и против наёмников из других стран. А вот этим отморозкам было всё равно, они вообще ничего не боялись. Вообще ничего! Наёмники под наркотиками бегут в атаку на тебя в полный рост, ты по ним стреляешь, а им – хоть бы хны. Но вблизи, правда, мы не сталкивались с ними: отстреляемся из миномёта по противнику, а дальше в дело вступала наша разведка.
Был у меня случай в афганских горах, связанный с этими наёмниками. Как-то раз наш расчёт расположился на самом верху горной гряды, командир взвода указывает мне на находящийся в низине домик и даёт координаты для стрельбы по нему. Я в ответ: «Нет, товарищ лейтенант, не долетит мина, нужны вот такие-то координаты». А в горах, надо сказать, расстояние очень обманчивое: вроде кажется, что цель близко, а на деле до неё – многие сотни метров. В общем, условились мы с офицером сначала сделать первый выстрел по его замерам, а второй – по моим. И что же вышло? Стреляем по координатам лейтенанта, так мина чуть ли не под нашим носом взрывается! Далее наводим по моим расчётам, дальность выстрела – полтора километра. Выстрел – и снаряд попадает точно в угол дома! Из этой хибары начали в панике выбегать наёмники, а я стал корректировать огонь с каждым выстрелом: чуть дальше, чуть правее, чуточку левее. Сколько там всего этих наёмников полегло – не знаю, ведь потом ещё по тому квадрату и наша артиллерия прошлась…
Вообще до 1985 года советским подразделениям запрещалось обстреливать афганские кишлаки, из которых душманы вели огонь по нашим позициям. То есть по нам стреляли, а мы ответить даже не могли! Однако в 1985 году вышел разрешающий приказ, и мы получили возможность в «обратку» обстреливать те пункты, откуда стреляли моджахеды. И всё – обстрелы наших позиций в одночасье прекратились.
– Потери вашего подразде-ления в Афганистане были большие?
– В нашей батарее из пятой роты погибли восемь человек из девяти, лишь один сумел спастись. Те погибшие ребята до того страшного момента шли на марше чуть впереди нас, поднялись на гору и дальше начали спускаться по склону вниз, мы же остались сверху подстраховывать. И как только миномётчики пятой роты спустились на пологую площадку, тут же попали под огонь вражеских снайперов. Моджахеды выбрали хорошее место, заранее пристрелялись и за короткое время уничтожили практически весь наш расчёт.
– После войны очень тяжело снова привыкать к мирной жизни, а всё увиденное и пережитое по-любому в дальнейшем отразится на психике. В двух словах – как на первых порах шло твоё восстановление дома?
– После дембеля я ещё долго по старой привычке зрительно измерял расстояние до объектов – сказывалось прошлое миномётчика. А ещё – в автобусах садился исключительно на передние места, потому что привык в Афгане ездить на броне боевых машин всегда спереди. Да, вернувшись с войны, я был очень раздражителен, взрывался по поводу любой несправедливости, везде старался найти и доказать правду. По совету знакомых как-то раз поехал на лечение в военный госпиталь в Киселиху, что в 20 минутах езды от Нижнего Новгорода. Приехал, объяснил врачу свои проблемы. Я не знаю точно, что там со мной сделали, но после лечения стал совершенно другим человеком – расслабленным и спокойным. Даже друзья меня не узнавали – вот как изменился.
– Что же это за чудодейственное лечение такое?
– Наверно, такой положительный эффект получился из-за лечебного курса, когда под спокойную музыку врач мне что-то говорил. Я точно не помню слов доктора во время сеанса, но во время такой процедуры реально сразу успокаивался.
– Тебя как ветерана боевых действий часто приглашают на какие-либо мероприятия?
– И приглашают, и мы, ветераны, сами ежегодно собираемся на общую встречу. Несколько раз был в городских школах, где рассказывал ученикам в общих словах о своей службе в Афганистане.
– А о чём чаще всего тебя спрашивали современные школьники?
– Страшно ли было на войне.
– Считай, что я снова задал тебе этот детский вопрос.
– Лично для меня – не страшно. В начале службы я попросту не знал, чего именно надо бояться, потому-то и страха как такового не было. А потом… Дальше об этом стараешься не думать…
Фото автора и из личного архива Вячеслава Маслихина
