Мы поместили этот материал в наш юбилейный выпуск, потому что он как нельзя лучше иллюстрирует важность газеты в жизни людей. И ещё раз подчёркивает значимость «ВР», как летописи нашего района.
Предыстория такова: в конце апреля в редакцию позвонил мужчина из Санкт-Петербурга. Представился Олегом Будановым и сообщил, что прочитал на нашем сайте статью о Салтанове. (Само по себе это уже было приятно – нас читают в Питере! Всё-таки великое дело Интернет).
Олег Фёдорович рассказал, что сам он родился в Выксе в октябре 1941 года, но прожил здесь только три месяца. А вот его отец, контрадмирал Фёдор Буданов провёл в Выксе все детские и юношеские годы. Уже будучи в зрелом возрасте, Фёдор Васильевич написал книгу воспоминаний. В ней есть и главы о Выксе. (Написано легко и талантливо, поэтому мы не могли не опубликовать этот текст). Отец и сын приезжали в Выксу только однажды – в 1960 году. Сделали много снимков (их мы опубликуем позже). Но и сейчас Олег Фёдорович с теплотой отзывается о нашем городе и, как может, следит за его развитием.
МЫ ТОЖЕ ПЕРЕЕЗЖАЕМ В ВЫКСУ
В мае 1912 года я успешно сдал экзамен за полный курс Министерства Народного просвещения одноклассного училища с трёхлетним сроком обучения, получил громадный Похвальный лист размером 60х80 см с орнаментом, изображающим в красках различные эпизоды из Отечественной войны 1812 года (выпуск из училища совпал с её 100-летней годовщиной). В центре орнамента красовался портрет Александра I, справа от него Кутузов, слева – Барклай де Толли. В нижней рамке на одной линии с Александром портрет Наполеона, по бокам портреты маршалов Нея и Мюрата. На листе красивым литографским шрифтом и вписанной от руки именем и фамилией ученика значилось:
ПОХВАЛЬНЫЙ ЛИСТЪ
Сей выданъ по постановленiю Господина Инспектора Народныхъ училищ Казанской губернiи ученику Зеленодольскаго Министерства Народного Просвещенiя училища Буданову Феодору Васильевичу за благонравiе и успехи, проявленные имъ в перiод обученiя въ означенномъ училище.
Председатель Попечительскаго Совета Iеромонахъ Iоаннъ Крапивинъ,Законоучитель Павелъ Цветковъ,Учитель Михаилъ Кожаевъ
Кроме этого роскошного похвального листа, который впоследствии долго украшал стены нашей квартиры, я получил карманное «Евангелие» в нежно-голубой коленкоровой обложке и большую книгу «Жизнь Господа нашего Иисуса Христа на земле» с дарственными надписями. Путь к новой жизни был открыт!
Не найдя покупателей на дом, мать поручила отцу моего приятеля продать дом за любую цену, а деньги переслать к месту нашего нового жительства. Мы собрали всё оставшееся непроданным имущество и вскоре уже плыли на пароходе сначала до Нижнего по Волге, а затем до Досчатого по Оке.
На пристани Досчатое нас уже ожидал с подводою отец: он был извещён о нашем приезде телеграммой, которую мать выслала из Нижнего. Мы погрузили на подводу весь наш скарб, уселись сами и поехали в таинственный пока что для нас посёлок Выкса.
Приехали туда после обеда. Быстро выгрузили наши вещи, отец расплатился с извозчиком, и я вошёл в дом, который на целых пять лет приютил нашу семью. Как сейчас помню то гнетущее впечатление, которое произвела на меня наша новая квартира после просторного и уютного дома, брошенного в Кабачищах. Там – три светлых чистых комнаты дома, расположенного на приволье волжской долины; здесь – мрачный, тесный и грязный сарай, упирающийся окнами в не менее грязный и мрачный двор. Он был весь заставлен какими-то громадными бочками и корзинами с пустыми пивными бутылками.
Как я вскоре узнал, двор наш был общим с разливочной базой пивного завода братьев Ермолаевых. На этот же двор выходили двери из пивной, из окон которой с утра до поздней ночи разносились пьяные песни. С другой стороны к нашему дому примыкал постоялый двор Лачугиных с трактиром – самое грязное и мерзкое заведение во всей Выксе. Во дворе стояла двухэтажная каменная казарма-общежитие рабочих разливочной базы. Наверху нашего дома находились квартира полицейского надзирателя и казарма полицейских, которые жили там вместе со своими семьями.
На сердце было тоскливо. Но что же делать? Жребий брошен – надо привыкать к новым местам, к новой жизни, и я стал привыкать к селу, которое превратилось для меня во вторую родину.
Через пять лет, в конце декабря 1916 года, отец купил хороший пятистенный дом в непосредственной близости от парка. Жизнь в этом прекрасном отчем доме помогла быстро забыть неудобства жизни в чужой грязной квартире, и скоро всем нам стало казаться, что мы всю жизнь свою прожили в этом уютном доме и никогда нигде в других местах не жили.
МЕЧТЫ ОБ УЧЁБЕ ТЕРПЯТ КРАХ
Как-то летом 1912 года отец получил письмо из Ардатова Симбирской губернии. Писал мой бывший учитель Михаил Дмитриевич Кожаев. Он бросил учительствовать в Зелёном Доле и переехал в Ардатов, к себе на родину. Учитель рекомендовал и настоятельно просил отца, чтобы он не дал заглохнуть моим способностям к учёбе и добивался бы возможности моего дальнейшего образования. «С его большими способностями к учению Фёдор может дойти до Университета и выбиться в люди», – писал учитель. В сочетании с Похвальным листом и окончанием трёх классов училища за два года письмо учителя, которого мой отец очень уважал, сыграло свою роль, и отец принял решение попытаться учить меня дальше. В положенное для записи в школу время отец забрал мой Похвальный лист, награды в виде книг, метрическое свидетельство и вместе со мной отправился к директору мужской Министерства Народного просвещения школы, в которой было пять отделений.
Выксунская школа была не чета Зеленодольской. Она занимала большое двухэтажное здание. В школе помимо учебных классов были различные лаборатории, и даже зал, который носил непонятное для меня название: рекреационный. Учителей в школе было несколько по различным дисциплинам, а не один, как в Зеленодольске.
Директор школы, седой лысоватый мужчина, встретил нас не очень приветливо.
– В школе ограниченное число мест, – сухо сказал он, – поэтому мы принимаем в первую очередь детей заводских рабочих и служащих. На свободные места сможем принять только после экзамена.
Предъявленные отцом Похвальный лист и дарственные книги не возымели ожидаемого действия. Директор мельком посмотрел на них и сказал, что допустит меня к экзаменам, но обещать ничего не может.
И вот наступил день экзаменов, и я с бьющимся сердцем переступил порог класса. Экзаменующихся собралось человек десять. Экзаменовал по всем предметам директор школы, а по Закону Божьему настоятель церкви отец Василий. Когда подошла моя очередь, директор, безразлично глядя в окно, задал мне несколько вопросов по грамматике, заставил решить на доске несколько задач на четыре действия арифметики с целыми числами, затем продиктовал из лежащей перед ним книжки несколько строчек. Посмотрев на выполненный мной диктант, он неопределенно хмыкнул, оставшись, по-видимому, недовольным моим корявым почерком, однако поставил жирную четвёрку, по грамматике вывел «5», а за задачи тоже поставил четвёрку.
Подошла очередь сдавать Закон Божий. Отец Василий начал гонять меня по семи дням творения, спросил несколько молитв, затем потребовал, чтобы я в порядке очерёдности изложил ему все десять заповедей. В заключение он задал вопрос насчёт древа жизни и древа познания добра и зла и окончательно меня запутал. На вопрос директора «Ну как?» отец Василий покачал головой и ответил: – Плохо… очень плохо.
Директор не принял сразу решения и сказал мне, чтобы я понаведался через некоторое время. Придя через несколько дней, я получил убивший все мои надежды ответ: «В приёме отказано из-за плохих знаний по Закону божьему». Задыхаясь от рыданий, я сообщил эту печальную весть отцу. Отец не сдался и решил попытать счастья в Муромском коммерческом училище, но привёз оттуда ответ: «В коммерческое училище принимаются дети купцов не ниже третьей гильдии служащих казенных учреждений». Значит, и эта дверца в науку была для меня закрыта.
Тогда старший брат Алексей переговорил со знакомой ему дочерью трактирщика и содержателя постоялого двора Зиной Лачугиной, учившейся в Меленковской гимназии. От неё он узнал, что не исключена возможность моего определения в эту гимназию. Но для этого необходимо подготовиться к вступительным экзаменам. Зина согласилась взять на себя роль репетитора с платой 10 рублей в месяц, и весь срок подготовки определила в два-два с половиной месяца. Отец охотно согласился на эти условия, и скоро я стал посещать уроки у Зины.
Но с первых уроков я понял, что Зина взялась заниматься со мной просто от скуки, а может быть и ради того, чтобы заработать лишнюю десятку на духи и ленточки. Занятия шли через пень-колоду и особо ощутимых результатов не давали. Во всяком случае, через месяц учёбы я не чувствовал, что у меня в голове что-нибудь прибавилось к тому, что я узнал в Зеленодольской школе.
Тем временем отец побывал в Меленках и узнал, что поступление в гимназию для простых мещан связано с неменьшими трудностями, чем в коммерческое училище. Правда, в гимназии строгого положения об имущественном цензе не существовало. Но при экзаменах обращалось внимание не только на знания кандидатов, но и на их происхождение и размер приношений, доставляемых предварительно на квартиры экзаменаторов. Обсудив положение дел с матерью и убедившись, что Зина при всём её желании подготовить меня по-настоящему к экзаменам не может, отец решил: «Плюнем на гимназию. Пусть Федюшка на будущий год снова попробует держать экзамен в школу, а пока…». А пока отец засадил меня рядом с собой на портновском «катке» и начал потихоньку учить портновскому ремеслу. Особого рвения к портновскому делу я не проявлял, и отец решил сделать из меня квалифицированного мастерового-металлиста. Через знакомого мастера определил меня учеником шишельника в модельную мастерскую Верхне-Выксунского металлургического завода.
Мастерская размещалась в мрачном здании, построенном во второй половине ХVIII века (здание это сохранилось, и в 1960 годы здесь находился цех по производству кроватей). Земляной пол, узкие зарешечённые окна, в которых было очень мало целых стёкол, дым и копоть произвели на меня удручающее впечатление, а портновский «каток» после мастерской показался мне райским местом. Когда же я узнал, что все обязанности ученика заключаются в уборке мусора, в подноске рабочим формовочной земли и в беготне за питьевой водой, а иногда и за водкой, то я совсем упал духом. К счастью, и сам отец вскоре убедился, что путь моего образования он выбрал довольно запутанный и забрал меня домой, посадив меня рядом с собой на «каток».
Летом 1914 года отец решил отдать меня в Арзамасское ремесленное училище, о существовании которого узнал от одного из своих клиентов. Училище за три года готовило специалистов: столяров, слесарей и токарей, которых потом с охотой принимали на наши заводы. В августе 1914 мы с отцом уже ехали со станции Навашино по железной дороге в Арзамас.
Мой Похвальный лист и письмо учителя сыграли на этот раз свою роль, и я был принят в училище без экзамена и определён в столярный класс. Мне почему-то хотелось учиться на слесаря, о чём отец и заявил директору училища. Но тот ответил, что вакантных мест в слесарном классе сейчас нет, но обещал перевести меня, как только освободится место.
Определив меня на полный пансион к одному из работников училища по фамилии Подгорнов, отец уехал домой. Домик Подгорнова, подслеповатый, в три окошка, с небольшим садиком и огородом, стоял на одной из окраинных улиц Арзамаса в пяти минутах ходьбы от училища. У Подгорнова жили на полном пансионе ещё два паренька, с которыми я быстро сдружился. Кормили нас не особенно разнообразно, но довольно сытно. Оснований для жалоб не могло быть уже по одному тому, что семья хозяев питалась вместе с нами за одним столом. Хозяева делали, кажется, всё от них зависящее для того, чтобы мы были довольны.
Первое время я сильно скучал по дому и даже плакал. Видя моё плохое настроение, хозяйка посоветовала мне сходить в одну из церквей, которых в Арзамасе было несколько десятков, и поставить свечу иконе Божьей матери «Утоли моя печали». Я послушался совета, сходил в собор, стоящий на обширной базарной площади, и поставил свечу. И странное дело: тоску мою, как рукой, сняло! Я стал весел, общителен, и стал проявлять интерес к людям и окружающей меня обстановке.
Дела с учёбой шли хорошо. Некоторые навыки по столярному делу я получил ещё в Зеленодольской школе и поэтому довольно легко справлялся с такими заданиями как изготовление указок, фуговка «под угольник» различных заготовок и т.д. Я уже принялся за довольно трудное задание – торцовку табуретных ножек, как пришёл приказ директора училища о переводе меня в слесарный класс. Мастер столярного класса очень жалел о моём уходе, так ему понравились моё послушание и сноровка в работе. Но делать нечего – нужно было выполнять приказ, который он издал по просьбе отца.
В слесарном классе дела пошли значительно хуже, так как из-за того, что я левша, мне трудно было управляться с напильником. Но я не падал духом и занимался усердно. Во многом этому способствовала обстановка в училище: светлые просторные классы, не в пример модельному цеху на заводе, внимательные и знающие своё дело мастера, дружные товарищи…
Кроме специальности в училище преподавали и общеобразовательные предметы, особенно математику со злосчастными дробями, которые оказались не такими страшными, какими они представлялись в изложении Зины Лачугиной. Мне особенно нравилось черчение, и я с трепетом душевным ждал, когда нам выдадут какую-то загадочную «готовальню».
С ней у меня случился забавный эпизод. На одном из занятий преподаватель объявил, что нам скоро по ходу учёбы понадобятся готовальни. Он предложил детям состоятельных родителей приобрести их самим, а бедным подать заявления, и готовальни будут выданы им бесплатно училищем. Я подумал и решил отнести себя к разряду «бедных» и на том основании подал заявление, полагая, что этого будет достаточно для получения бесплатной готовальни. Однако это оказалось не так просто. Всех подавших заявления по очереди вызывали в канцелярию училища, где с ними с пристрастием беседовал преподаватель черчения.
Вызвали и меня. Уточнив материальное положение моего отца, преподаватель, естественно, в выдаче училищной готовальни отказал и предложил купить её в магазине, сообщив при этом, что стоит она всего 50 копеек. Отец оставил мне на уплату за пансион 30 рублей из расчёта 15 рублей в месяц. И я решил завтра же купить готовальню. Но моим намерениям не суждено было осуществиться.
В этот же день я получил от отца письмо, в котором он сообщал, что Алексей повздорил с семьёй и уехал, по его словам, на фронт. Отец предложил мне бросить учёбу и возвращаться домой, так как без Алексея «некому сидеть в лавке» и он терпит убытки. Эта весть, как обухом, ударила меня по голове: чего-чего, а уж учёбу бросать я никак не думал. Что делать? Пошёл к директору училища, показал ему письмо, попросил совета. Директор поразмышлял над письмом, а затем сказал:
– Глупо, конечно, но ничего не поделаешь: надо выполнять приказания отца. Может быть, из тебя, в самом деле, выйдет хороший торговец?
Я молча вертел в руках форменную фуражку с двумя молоточками на околыше, которую купил недавно и носил с большой гордостью, и не отвечал ни слова. Здесь интересная учёба, много новых друзей, а там – ненавистная торговля, которую я считал чем-то постыдным и прямо ненавидел. Однако сыновний долг пересилил все соображения личного порядка и поздней осенью 1914 года я, печальный, возвратился в Выксу.
Об Арзамасе и моей короткой учёбе в ремесленном училище у меня остались самые приятные воспоминания. Уже теперь, когда я перечитываю «Школу» Аркадия Гайдара, перед моими глазами, как живые, возникают и тихие улочки этого заштатного городка, и Базарная площадь, и мелководная затянутая густым покровом зелёной ряски река Тёша. И тихое загородное кладбище. Все эти места так талантливо и поэтично описаны Гайдаром, что читая эту замечательную книгу, заново переживаешь своё далёкое детство и порой кажется, что и ты вместе с Гайдаром бродил по этим местам, провожал солдат на фронт, ловил пичужек на кладбище…
И кто знает? Если бы необдуманное решение отца о прекращении моей учёбы потому, что «некому сидеть в лавке», то моя судьба сложилась бы по иному, и из меня вместо адмирала вышел бы неплохой мастер, а может даже инженер? Так снова заглохла моя мечта об учёбе, чтобы возникать снова и снова, прежде чем получить своё окончательное осуществление спустя много лет в рядах Балтийского флота.
КАК Я ПОПАЛ В КАПКАН
В нашей выксунской квартире из-за близости рынка и различных продуктовых складов водилось бесчисленное количество крыс и мышей. Главным средством борьбы с этими недругами были приспособления в виде миниатюрных волчьих капканов. Такие приспособления я увидел впервые в жизни, и мне сильно захотелось посмотреть, как они действуют.
Заприметил я как-то летом, что мать насторожила капкан и поставила его под нашей кроватью в сенях. Время было обеденное, мать накрыла на стол и позвала всю семью обедать. Но мне так не терпелось посмотреть действие капкана, что я под предлогом, что мне захотелось попить воды, вылез из-за стола и шмыгнул в сени.
Быстро вытащив капкан из-под кровати, я стал его рассматривать. Капкан, как уже сказано, был насторожен. Недолго думая, я просунул палец между дужками капкана и с силой нажал на металлический кружок с приманкой. Капкан захлопнулся, и я взвыл от страшной боли. Все мои усилия освободиться от капкана оказались безуспешными, но мне ничего не оставалось делать, как сидеть, тихо всхлипывая, и ожидать помощи извне. На моё счастье через некоторое время в сени вошёл подмастерье отца Гришка Кураков, паренёк чуть постарше меня, и выручил меня из беды.
Я быстро вернулся в комнату и, как ни в чем ни бывало, уселся за стол. Однако сильная боль в пальце заставляла меня украдкой посматривать под столом. Я посмотрел на свой палец и ужаснулся: он посинел, раздулся, и, казалось, вот-вот отвалится! Тут я не удержался и заревел благим матом.
Все сидящие за столом всполошились, подумав, что я подавился, но когда узнали, в чём дело, дружно рассмеялись над неудачным испытателем. Мать быстро смазала мне палец йодом и перевязала. А отец некоторое время спустя задал мне положенную по закону порку ремнём, который на новом месте жительства заменил кабачищенские розги. Как-то получилось, что мой палец зажил без медицинского вмешательства, но я извлёк урок из своей неудачной попытки и как можно дальше обходил такие коварные приспособления, как капканы.
Капканы эти исправно ловили крыс и мышей, но количество их в нашей квартире от этой экзекуции почему-то не уменьшалось. Очевидно, резервы грызунов в соседних амбарах и на рынке были неисчерпаемы, и поглотить их при помощи кустарных методов ловли было немыслимо.
КАК СПРАВЛЯЛОСЬ КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ В ВЫКСЕ
Мне никогда прежде не приходилось видеть более пышного отправления религиозных праздников, чем это делалось в Выксе. Например, Крещенье. Ещё задолго до праздника на Верхне-Выксунском пруду, на берегу которого стояла так называемая Большая церковь, выбиралась и подготавливалась площадка для крещенского водосвятия.
Мастера на все руки, выксунские умельцы – потомки тех знаменитых мастеров, работы которых неоднократно премировались на Всемирной выставке в Париже, принимались за тонкую работу. Они выпиливали изо льда различные художественные детали по заранее разработанным чертежам и сооружали из них над крещенской прорубью подобие храма, который всеми цветами радуги переливался под лучами яркого зимнего солнца. Прорубь также была непростая. Во льду пруда был вырезан большой крест с рельефным изображением Христа. По бокам от него – два креста поменьше с рельефными изображениями разбойников. В этой проруби купались любители острых ощущений, главным образом, пропойные пьяницы из богатырей доменного цеха.
Крещенское водосвятие собирало несметное количество народу. Но непосредственно к проруби допускалась в первую очередь наиболее почтенная публика: администрация заводов, конторская интеллигенция, купцы… Основная масса людей стояла на берегу пруда, с которого прекрасно была видна вся церемония водосвятия.
Немало зрителей собирали и отчаянные купальщики, которых обычно было несколько человек. Приходили они в сопровождении своих «секундантов», закутанные в широкие меховые тулупы. Раздевшись прямо у проруби, они ныряли в ледяную воду и, окунувшись три раза, выбирались на лёд. Ещё не одевшись, герои залпом выпивали приготовленный «секундантами» стакан водки, затем полотенцем растирали тело докрасна, надевали валенки, прямо на голое тело набрасывали тулуп и бежали к ожидавшим их розвальням. Дома они выпивали положенный штоф водки, парились в заранее приготовленной бане, и на другой день, как ни в чём ни бывало, выходили на работу.
Верующие после водосвятия набирали из крещенской проруби в бутылки «святую воду», которую держали на божнице до следующего водосвятия. Эта вода использовалась как самое сильнодействующее лекарство при различных болезнях. Помню, такая бутылочка всегда стояла у нас на божнице, и несколько ложечек этой святой воды довелось выпить и мне в качестве лекарства при какой-то болезни.
