Захар Прилепин (по паспорту Евгений Николаевич Прилепин) – русский писатель, журналист, музыкант, член партии «Другая Россия». Родился в деревне Ильинка Скопинского района Рязанской области в семье учителя и медсестры. Окончил филологический факультет Нижегородского государственного университета и Школу публичной политики. Работал журналистом, разнорабочим, охранником, грузчиком, служил командиром отделения ОМОН, принимал участие в боевых действиях в Чечне в 1996-м и 1999 годах.
Уже первый роман «Патологии», изданный в 2005 году, принёс Прилепину широкую известность, а вышедший через год роман «Санькя» сделал автора культовой фигурой современной российской прозы. Прилепин лауреат престижных международных и российских премий в области литературы. Произведения писателя переведены на 20 иностранных языков, а его творчество изучается в вузах и вошло в учебники по истории литературы. По книгам Прилепина снимаются фильмы, ставятся спектакли, а сам он активно гастролирует с группой «Элефанк», альбомы которой неизменно получают положительные отзывы музыкальных критиков и публики.
По собственному признанию, Захар Прилепин счастливо женат, а к числу наиболее важных своих достижений относит четверых детей.
– Как появился Захар Прилепин? Я слышал, что так звали вашего прадеда?
– Да, это так. Прадеда звали Захар Петрович Прилепин. Я его не застал. Забавно, что моего отца, который по паспорту Николай Семёнович, друзья почему-то тоже звали Захаром. А мой псевдоним «Захар» появился, когда я работал в одной нижегородской газете. Я был очень работоспособен, писал по 20 статей в неделю. Ну невозможно было их все подписывать своим именем! Поэтому в ход шли все мыслимые имена и фамилии. Был у меня кот Стонгард, так я и Стонгардом подписывался. Вот там, в газете впервые появился и даже достиг определенного успеха «Захар Прилепин». Он писал жёсткие патриотические статьи, достаточно консервативные и мрачные. В конце 90-х это было редкостью. Когда я только начал роман «Патологии», то решил и его подписать «Захар Прилепин». Не думал тогда, что следующая книга будет, но когда она появилась, стало ясно, что имя уже прижилось. В общем, случайно так получилось.
– Помните примеры мужского воспитания, какие-то жизненные уроки, преподанные отцом?
– Никаких, кроме личного примера. У меня было ощущение абсолютной несокрушимости отца. Прошли годы, а это чувство сохранилось. Никакого воспитания в виде назидательных разговоров не было: его пример сам по себе был воспитанием.
Я это тоже унаследовал, меня мутит от любого дидактизма. Моя любимая женщина – жена Машенька – просит, когда сын Глеб начинает «косячить» что-нибудь: «Поговори с ним!» Я: «Да, хорошо, поговорю». Мы выходим на улицу, молча садимся в машину, так же молча доезжаем до школы, он молча выходит. Я ему на прощание говорю: «Ну ты понял»? Он: «Понял». И всё. Я не могу читать наставления. Зачем это вообще произносить, если достаточно выправить собственную жизнь, которую ребёнок постоянно наблюдает.
– Ваш отец был учителем истории. Вы назвали его «интеллигентным человеком». Складывается впечатление, что смысл этого понятия сильно изменился за несколько десятилетий.
– Отец был не просто из крестьянской семьи, а крестьянин. Он рос после войны. У них была хата, коровы, пахота, река Воронеж, впадающая в Дон. Он интеллигент в первом поколении, «ломоносовский тип» – человек, чья мать даже читать не умела, и лишь его отец, мой дед, что-то почитывал. Он – первый с высшим образованием во всём роду Прилепиных. Но, с другой стороны, любой человек, живущий в деревне, в сельской местности, волей-неволей начинает что-то делать руками. В этом особенность сельской интеллигенции, её коренное отличие от городской. Последние полтора века люди тянулись из деревень в города, а сейчас начинается медленный отток обратно на село. Это и социологи говорят, и я по своей деревне заметил. Поэтому не думаю, что всё потеряно: земля зовёт. Радужная плёнка современной цивилизации – тонка, она однажды лопнет. И на поверхности вновь оказываются природа, народ, родня, Родина.
– Как происходило Ваше становление как отца? В подражании, а, может быть, наоборот, в противопоставлении собственному отцу?
– У меня всегда было ощущение, что отец – взрослый, настоящий «мужчина». А я до сих пор чувствую себя подростком. Появление детей – это, конечно, счастье в чистом виде, с одной стороны. А с другой, всё, что происходит со мной во взрослой жизни, я воспринимаю, как недоразумение: «Погодите, какие дети?! Я же сам ребёнок. Не писатель, не командир отделения ОМОН – это всё чушь какая-то. Я вас всех обманул». К тому, как я себя чувствовал лет в 17-18, ничего не прибавилось. Эмоции, представления, палитра чувств – те же. Хотя действительно появились и растут дети, и жена говорит, что им будет очень сложно выйти из-под моего влияния. Маша считает, что я подменяю им подростковую среду. У меня с отцом была близость необычайная, но у него – Дольский, Вертинский, а у меня – Гребенщиков, Цой, Ревякин, и ещё что-то эдакое, отчасти даже наперекор.
А мои дети? Что смотрю я, то и они, что читаю я – читают и они. Музыку нахожу – они её в класс тащат. То есть, тут обратный процесс получается. Все их кумиры у меня на даче отдыхают, со мной дружат. И словарь у нас плюс-минус одинаковый. Жена говорит: «Им надо от этого избавиться». Дети должны стремиться перерасти своих родителей. Ну, это им так кажется, что они перерастают, на самом деле, они просто в сторону уходят, начинают торить свою дорогу в жизни.
– Чем ещё Вы вместе занимаетесь?
– Поначалу мы жили очень бедно, ели почти всё время одну жареную картошку и капусту. А потом, когда появились гонорары, стали понемножку путешествовать. По России катаемся: в Сарове, Арзамасе, Болдино были несколько раз. И по миру тоже – Индия, Франция, Тунис, Таиланд. В Сербию собираемся. Мы бродим ночами по каким-то кварталам, клубам, и дети с нами. Я стараюсь вести себя так, чтобы жена и ребята ощущали себя каждую секунду в полной безопасности. Недавно няня сказала про Глеба, что он выдержанно и несуетливо ведёт себя на людях, старается контролировать ситуацию. Эти манеры он, надеюсь, перенял у меня.
– В Вашем расписании не получается найти место для еженедельного семейного дня?
– Семейного дня нет и быть не может. Но у нас есть семейное лето. Обычно, я стараюсь к середине мая все свои дела закруглить и вплоть до конца сентября мы все вместе уезжаем в деревню. Этим летом будут ещё поездки. В связи с тем, что я занялся музыкой, придётся дать несколько концертов. А потом уеду в деревню, отключу все свои телефоны. Сейчас у меня там Лилька, потом подъедет Кирка. Глеб и Игнат в Крыму, в военно-патриотическом лагере для подростков.
– Когда супруга отсутствует дома, а нужно всех быстро накормить, что будете готовить?
– Это без разницы. Если нужно, я, конечно, могу и плов приготовить, и супец куриный сварить. Но предпочитаю простую еду: жарю картошку, мясо, курицу, варю макароны, готовлю омлет. Я за базовые вещи, я не могу пол дня на кухне проторчать.
– Вам не кажется, что сейчас много неблагополучных семей, потому что нет понимания брака как постоянной совместной работы?
– Конечно! Понятно, что проблем было много всегда. И в советские, и в досоветские времена. Но традиционный быт накладывал определённые рамки. А потом настало индустриальное и постиндустриальное время, модерн, постмодерн… Но самое страшное случилось в последние 25 лет. Человеку объяснили, что он никому ничего не должен, что он венец природы, что все вертится вокруг него. Это обрушило советский коллективизм, опиравшийся ещё на досоветскую соборность. Тотальная пропаганда индивидуалистических ценностей просто разорвала сознание нескольких поколений. Говорят, что это и есть свобода.
Выступает Мария Арбатова? Пусть выступает. Вещает «Дом-2»? Пусть вещает. Не нравится – переключи. Я-то переключу, но этот кошмар, несущийся с экранов телевизоров, влияет на неокрепшие умы. Они начинают думать, что жизнь и есть это нелепое выяснение отношений, смена половых партнёров и тому подобное. Связь этой программы с числом абортов недоказуема, но она, безусловно, существует.
Сколько судеб поломала своей феминистской «освободительной» ахинеей Маша Арбатова! Я как-то находился в компании «освобождённых» девушек лет сорока пяти, все незамужние. Говорю: «Вы Арбатову, наверное, много смотрели?» А они мне чуть не хором: «Ненавидим её! Вся жизнь наперекосяк». Сегодня это кажется свободой, завтра одиночеством, а послезавтра уже несвободой, которую непонятно во что конвертировать.
– Без семьи карьера для женщины невозможна?
– Карьера возможна, а вот счастье, самореализация – нет. Что бы ни говорили, если у женщины 35-40 лет в жизни есть только работа – это катастрофа. И видно, что у неё в метафизическом смысле будто какого-то органа важного не хватает, она травмирована. Мужчина может существовать без семьи, как какой-нибудь Кант, но всё равно это имеет некоторый оттенок асоциальности.
Вот мы с Машей вместе 17 лет, и она за это время раза три принималась работать. Ей просто хотелось немного отойти от семейной круговерти. Но стоило ей устроиться на работу, сразу оказывалось, что она беременна. Один раз отработала полтора месяца, другой – две недели. Так случайно получалось: просто мы никогда не пытались избежать появления новых детей. Я не скажу, что женщина спасётся исключительно чадородием, но без него – никуда.
– Видимо современное поколение не слишком готово разделить Вашу точку зрения. Это подтверждает и статистика абортов. Женщины боятся не только «наплодить нищету» или загубить карьеру, но, скорее всего, ещё и остаться наедине со своими проблемами. Как Вы считаете, нормальна ли ситуация, когда решение о прерывании беременности – это проблема только женщины? Имеет ли право голоса отец ребёнка?
– Не знаю, как в других странах, но у нас повелось так, что женщина это решение принимает сама. А мужчины и рады. И в этом, безусловно, проявляется мужской инфантилизм. К сожалению, у нас нет понятия обоюдной ответственности. Но я считаю, что именно в этой ситуации мужчина имеет шанс доказать не только свою любовь, но и свою мужественность не какими-то подарками, альпинистским восхождением с цветами в зубах на пятый этаж. Мужчина может сразу проявить себя как надёжный человек, с которым стоит иметь дело. Это и есть мужество. В дистилированном виде.
– Сейчас обсуждается инициатива исключить аборты из полиса обязательного медицинского страхования. Что Вы об этом думаете?
– Да я бы вообще законодательно запретил аборты, кроме ситуаций, связанных с медицинскими показаниями. И ввёл бы налог на бездетность для людей со сверхдоходами. Мы должны оставить потомков стране, а страну – потомкам.
– Как дети относятся к Вашей деятельности: литературной, музыкальной, общественной?
– Сейчас мои книжки читают только сыновья. Девочкам пока рано. Глеб прочитал все, некоторые по несколько раз. Я даже и не спрашивал, какие ему нравятся, и что он из них понял.
С музыкой, к счастью, меня дома поддерживают. Мои дети – это мой фан-клуб. Особенно полюбился всем последний альбом «Охотник». Точно знаю, они не стали бы слушать, если бы им не нравилось.
Сыновья читают все материалы обо мне, переживают. С ними я впервые понял, что публичность родителя ставит детей под удар. К сожалению, в социальных сетях подчас не придерживаются никаких морально-этических норм в полемике, колоссальное количество людей пишет в мой адрес гнусности, бесстыдно врёт и хамит. В личной полемике можно поставить человека на место, заставить соблюдать рамки приличий, а тут нет. Недавно Глеб прочитал про меня какую-то дрянь. Если бы я прочитал в детстве на заборе такое про отца, мне было бы очень тяжело. Но он знает меня настоящего, понимает, насколько безответственно люди могут себя вести в соцсетях.
– С какого момента Вам стало «всё ясно о себе» в литературе?
– С «Обители» я закрыл для себя тему саморефлексии. У меня и сначала её было не много, а сейчас я ощущаю себя уже состоявшимся писателем. Не знаю, кто распределяет места в литературе, но я своё уже занял.
Роман Гоголев. Фото из семейного архива Захара Прилепина
