Пожары горящего лета-2010 в Выксунском районе унесли 20 жизней...
Этих людей больше нет. Останки их погребены. Об упокоении их душ возносили молитвы как близкие, так и духовенство, от священников Выксунского благочиния до Святейшего Патриарха Кирилла. На вопрос «Кто виноват в том, что случилось?», Первосвятитель ответил:
– Жизнь не по Богу и не по Божией правде влечёт за собой опасные для человека последствия. Мы называем это наказанием за грех. Мы наказываем самих себя своими злыми деяниями, а Бог попускает свершиться этим опасным последствиям нашего греха. Причина пожаров, политкорректно именуемая «человеческим фактором», – либо злой умысел, либо варварское отношение к природе тех, кто настолько привык служить своей похоти, что считает совершенно безразличными любые последствия своих деяний. В уничтожении народного достояния и физической гибели людей виновны и все те, кто загрязняет наши леса. Мы сжигаем самих себя. Разве это не грех? Разве человек, расчистивший своё внутреннее пространство для Бога, наведший порядок в своём сердце, загрязнит мир вокруг себя бутылками, коробками, полиэтиленовыми мешками, остатками пищи, всем тем мусором, что увеличивает силу солнца и способствует самовозгоранию леса в условиях жары? То, что лес загорелся, – естественный ответ на пресловутый человеческий фактор, в основе которого грех людей.
Мы теряем человеческие жизни, и не только тех, кто погиб от огня: ведь как много людей слабых умерло от удушья, от тяжелейших условий жизни в задымленных городах. Но неужели и этот знак, что подаёт нам небо, не заставит нас одуматься и начать другую жизнь? Самый главный «разбор полётов» должен сделать каждый человек, ещё и ещё раз задумавшись о своей ответственности пред Богом за самого себя, за ближних своих, за окружающий нас мир. Мудрость человека заключается в способности усваивать уроки. Дай Бог народу нашему, прошедшему через это огненное испытание жаркого лета 2010 года, усвоить духовный урок, который мы сами себе преподали.
А имена погибших останутся в памяти тех, кто их знал. Огонь не властен над памятью. Иногда – даже в буквальном смысле. 
Верхняя Верея: не тронутым пламенем остался обелиск не вернувшимся с войны сельчанам; целой осталась и могила близ сгоревшей церкви.
Борковка: здесь другой случай.
–У меня не сохранилось писем от сына, хотя он писал мне, когда был в армии. У меня почти нет его фотоснимков – жили мы просто, сфотографироваться на память казалось значительным, едва ли не праздничным событием. Сына уже давно нет в живых. Его не стало в 1975-м. А я привыкла думать: он не умер, он просто ушёл. Со мной осталась память о нём, – когда Клавдия Ивановна Паршина говорит о сыне Владимире, о прошлом, кажется, что ей нет её семидесяти восьми лет. Будто бы время поворачивается вспять:
– До службы в армии он работал на башенном кране. Служил в Германии, в ракетных войсках. Вернулся в отчий дом, слесарем пошёл на ДРО. А спустя семь месяцев мы его схоронили: врачи сказали, что там, на чужбине, он облучился. Спасти не смогли, не помогли и родные стены. А я так надеялась, думала, что дома, в любви и тепле сумеем его выходить... Всю жизнь жила наша семья на одном месте, по одному адресу: Борковка, улица Ленина, дом 121. Дом… Строил его мой отец. Делал это так, как всё делали раньше – основательно, добротно, на совесть! В нём родилась и выросла я сама, из него сына в армию проводила, в него он и вернулся, из него в последний путь отправился. Не стало сына, а теперь нет и того дома. До сих пор не верится!
В тот день, в конце июля, всем было тревожно. Знали, что пожар идёт. Внук мой Андрюшка отправился в лес с ребятами помогать пожарным сдерживать огонь, а я в избе осталась. Вдруг вижу, он несётся: «Бабушка! Хватай документы, беги!». Я туда-сюда, засуетилась, начала было вещи собирать. Да какие там вещи? Смертное моё заготовленное? Вроде ни к чему. Умирать я не собираюсь, новое купим. Поняла, что брать надо, кроме паспорта, конечно, только самое ценное – память о сыне. Какую, спросите, раз нет ни писем, ни фотографий? Ту, что в книге. Эту книгу мне подарили давным-давно в Комитете солдатских матерей. Уже тогда я была безмерно благодарна женщинам, которые собрали и напечатали всё-всё о солдатиках, погибших в мирное время на службе или после. В ней – о наших ушедших детях. В ней воспоминания матерей, их стихи, посвящённые сыновьям, которые навсегда остались молодыми в наших сердцах. Там и о моём Володе написано, и портрет его напечатан. Эта книга – самое дорогое, что у меня есть. Её я и спасла.
А дом спасти не удалось. Прямо на глазах его охватило пламя. Пух! И всё. Но справедливость есть на свете. Очень я переживала, где же теперь буду жить, хоть и не одна осталась. Дочь у меня, внуков пятеро, правнуков трое. Приютили, обогрели, в тесноте да не в обиде. Дочка хлопотать пошла вместо меня, чтобы жильё хоть какое-то дали. И так всё хорошо сложилось! Собрались было мне построить домик в сорок пять квадратов, но как узнали, что к сгоревшей избе был сделан большой пристрой, который оформить не успели, подсказали: обращайтесь в суд, там помогут. И ведь помогли! Теперь у меня будет дом в 90 метров, на том же месте, где отцов стоял. Огород заново подниму, посажу лук, чеснок, картошечку. Будем жить! А главное, память жить будет. И о добрых людях, что не оставили в беде, и о сыне: спасённая «Книга памяти» навсегда останется со мной. Всё наладится. Только вот чисто по-человечески жалко тех людей, что сгорели. И им – вечная память, вечный покой.
Татьяна Снегирева. Фото Ольги Поповой, Ксении Абдулхаковой
