Почти сорок лет крутил баранку наш хороший знакомый Трофим Петрович или Петрович, как его называют в кругу друзей. В колхозе работал. Потом искал счастья в городе – устроился на автобазу. Исколесил практически всю Россию-матушку, возил грузы в советские республики. В дороге много разных встреч было, порой попадал в казусные ситуации, а однажды…
– Ох, и страху я тогда натерпелся, – вспоминал Петрович. – Не знаю, кто больше испугался: я или соседская Алёнка. Суббота была. День выдался отличный. Я накануне вечером поздно из поездки вернулся, поэтому машину на техдвор не стал отгонять. Поставил свою кормилицу у дома. С утра в огороде траву скосил, забор на задах поправил, а то жена заела, что домашние дела совсем забросил, ну, думаю, хватит на сегодня, и в баньку наладился. А тут соседка баба Тоня идёт. «Петрович, – говорит, – Христа ради помоги, Алёнку надо в больницу отвезти, что-то неладно с ней. Наши-то мужики, сам знаешь, ещё с самого ранья в город на рынок уехали. Поросят повезли продавать. Будут только к вечеру, а если к сватьям зайдут, то их до ночи не жди. А Алёнка второй час мается. Не откажи в помощи. И Григорьевна, как на грех, куда-то отлучилась. Медпункт закрыт».
Нам бы фельдшера Анну Григорьевну дождаться, да женщины уж больно переживали. На Алёнке лица нет. Фельдшер никак не объявится. В общем, решили в больницу ехать, чтобы время зря не терять. До райцентра всего ничего. Полчаса и мы в больнице. Полчаса… – и Петрович лукаво улыбнулся, – это всё мой характер мягкий, не умею отказывать.
– Алёнку в кабину осторожно посадили, баба Тоня ей какой-то узелок сунула да бутылку с водой или отваром каким-то, не помню точно. Пассажирка моя немного успокоилась, сказала, что ей полегче стало, ну, мы и тронулись в путь. А как только за деревню выехали, Алёнка опять охать начала. Попросила остановиться. Я ей: девонька потерпи, скоро доедем, а она в слёзы. Говорит: «Не могу больше, Петрович, тормози».
А куда тормозить, посреди лугов. До больницы-то рукой подать – поворот и её с пригорка уже видно. Но пассажирка моя из кабины выбралась, села на траву и вдруг спокойно так заявляет: – Петрович, а я, видать, сейчас рожу, хоть и рано мне – семь месяцев только.
Тут я струхнул не на шутку:
– Ты вот, что, Алёнка, давай потерпи, успокойся, поедем потихоньку до врачей. Они помогут. Сама говоришь: рано ещё рожать-то. Срок не пришёл.
– Не могу, Петрович, помоги, – и в крик: там у меня бельё для больницы, в кабине лежит.
Я как кровь увидел, остолбенел, а Алёнка опять закричала. Дальше всё как в тумане было. Не знаю, кто кого больше поддерживал, я рожавшую или она меня, дурака такого. Руки у меня ходуном ходили. Но ребёночка принял, в рубашку мамкину завернул. Пуповину разрезал, а полностью обрезать не стал, решил: пусть врачи сделают это как надо. Алёна молодцом держалась. В кабину её с дочкой усадил и поехали. И надо же быть такому, что дорога будто вымерла – ни встречной, ни попутной машин.
В больнице дежурный врач посетовал, что зря Алёна решила ехать, да ещё на грузовике (а легковушек в колхозе тогда не было), вот и растрясло её, хорошо, что всё обошлось. Мы и без него, умника, поняли, что всё самое страшное позади.
Я в деревню вернулся. Сообщил родственникам новость, получил нагоняй от фельдшера Анны Григорьевны за то, что её не дождались, уехали. Да, чего теперь-то рассуждать, когда дело сделано. Через неделю Алёнку выписали. Она позже ещё и сына родила, а мой «приёмыш» (так Петрович ласково именует Надю – дочку Алёны) уже выросла, на врача учится. Вот такая жизненная история…
Людмила Алексеева
