Давай перестанем говорить
по-немецки
Отлично помню, что в то воскресное утро тётушка повела меня в парк, в летний кинотеатр. На «Василису Прекрасную». Но досмотреть фильм нам не удалось: сеанс прервался, зажёгся свет и все стали выходить. Мы в недоумении вместе с другими покинули зал.
А жили рядом, на Садовой, в третьем от парка доме по правой стороне.Только вышли на улицу, увидели, возле углового дома семьи Любавиных собралось множество людей. На подоконнике радиоприёмник, все слушают речь Молотова.
Что я, ещё дошкольница, могла тогда в ней понять? Одно – началась война!
Осенью того же года мы частенько приставали с вопросами к нашей учительнице, Екатерине Григорьевне Самойловой: «Когда война кончится? …А мы победим или не победим?»
Помню хорошо, что было организовано поочерёдное дежурство жителей, которые должны были проверять: все ли соблюдают режим светомаскировки. Помню объявления воздушной тревоги. На улице возле старого дома Зубовых было вырыто бомбоубежище. Мы ещё играли там в войну. Кстати сказать, знали фамилии крупных военачальников…
Сейчас вспоминаю: старшие-то наши не выглядели испуганными. Никакого переполоха и паники ни в семье, ни у соседей или знакомых. В бомбоубежище приходили немногие…
Запомнился безотчётный страх, который даже мы, дети, испытывали, когда слышали вой моторов немецких самолётов. Обычно это случалось в тёмное время суток. Жуть брала, особенно, если в такой момент оказывалась дома одна (мама работала по сменам). Хотя знали и мы: если будут бомбить, то завод…
Только один раз нам с моей подружкой, Галей Киреевой, довелось увидеть вражеский самолёт днём. Летел сравнительно низко, так что смогли рассмотреть кресты на крыльях.
И ещё такое вот всплыло. Однажды, когда ходили с мамой дежурить по улице, я почему-то взялась расспрашивать: «Мама, а как по-немецки будет «стол»? А «стул»?.. Потом перешла на шёпот и прошу: «Давай перестанем говорить по-немецки, а то подумают, что мы шпионы!»
Ирина Сотникова
Как сильно обеднел посёлок мужиками!
Последний день мирного времени я провёл в Муроме, где в тот момент находился в командировке отец. Он был политработником, занимался партийными делами, читал лекции речникам. Когда мы с ним шли с богатого, как всегда по субботам, здешнего базара до пристани, навстречу попадались взволнованные люди, мол, так и так, поймали диверсанта, намеревался взорвать железнодорожный мост.
Отец сходил куда-то один, а когда вернулся и я спросил, что случилось, ответил: «Ну, ладно, Геннадий, это вопрос не твой».
Ночью 22-го он посадил меня на пассажирский пароход. Тот причалил к пристани Шиморского около четырёх утра. Я принёс домой продукты, что накануне купил отец, и лёг спать. Мама будит днём: «Вставай, Геннадий, война началась!». Из репродуктора слышался голос Молотова…
И вскоре же первый призыв на фронт. Собирались ребята возле затонского магазина. Духовой оркестр играл, пока грузовики не скрылись из виду. Так было и в последующие недели. Наконец, в оркестре осталось три или четыре музыканта – и то девчата из ФЗУ – и он смолк.
Запомнилось: соль и спички народ разобрал моментально, и вообще, прилавки изрядно проредил... Нужно ли говорить, как сильно обеднел наш посёлок мужиками! Бронь предоставили лишь горстке самых сильных специалистов. Окончательную точку на детстве поставил август 1942-го, когда приступил к работе на Шиморском заводе, где собирали аэросани для разведчиков, позже большие санитарные, бронекатера, баржи под госпитали переоборудовали, ремонтировали суда. Был подсобником, масленщиком, учеником слесаря, кровельщиком и электромонтёром…. Получал хлебную карточку, на которую выдавали 800 граммов хлеба на день. Иногда и дополнительные талоны на продукты приносил (нас, подростков, старались поддерживать). Для семьи, где кроме меня было две сестрёнки и братишка, родившийся 26 июля, и это было подспорьем.
Геннадий Родионов
…И прожил до 95-ти
Точное время, когда мы узнали о начале войны, назвать не берусь. Помню, что вся семья собралась за столом, что обед был воскресный, с пирогами и без суеты… Погода – благодать! Потом голос Молотова, и все стихли, прислушиваясь. Старшие, конечно же, понимали ясно, мы – по-детски… Отец, дослушав речь, сказал: «Война»…
Повзрослев, я поняла: он если не предвидел, то уж точно предчувствовал беду. В 1940 году семья жила в Подмосковье, недалеко от Наро-Фоминска, и он в каждый выходной отправлялся в столицу за продуктами. В конце предвоенной зимы глава семейства распорядился: «Мать, давай собирайся, поедем домой, в Ворсму. Дела тревожные». Наш Михаил Агафонович работал на медико-инструментальном заводе, был человеком грамотным, интересовался происходящим в стране и мире.
Таким образом, незадолго до начала Великой Отечественной, родители и мы, шестеро детей, вновь оказались в родном доме, где всё это время оставалась тётушка Евстолия…
Известие и, видимо, реакция на него взрослых подействовали на меня крайне возбуждающе. Сразу же как ветром сдуло из-за стола, вырвалась на улицу, бегала вокруг прудка и кричала: «Всё равно мы победим поганых самураев, всех врагов разобьём!» и что-то ещё в том же духе. При чём самураи? Видимо, в голове отложились рассказы, или слова песни. Помните: «И летели наземь самураи под напором стали и огня»? Так воспитывались!
Вернувшись домой, застала родных нахмуренными, так и сидевшими за столом. Матушка тихо плакала. Ближе к осени папе принесли повестку. Седьмой ребёнок, самый младший брат, родился уже после его отправки на фронт.
Мы, дети, стали бояться почтальона. Всё выглядывали из щелей забора, чтоб разузнать, к кому направляется. Одним из первых мобилизовали двоюродного брата Владимира, жившего на противоположной стороне улицы. Он погиб в Сталинграде…
Почему-то сохранился в памяти и такой эпизод. К отцу пришёл сосед с бутылкой и предложил «выпить напоследок». Почему «напоследок», объяснил так, что уверен в победе врага, всех уцелевших будет ждать рабство. Мол, может быть и лучше – сразу сдаться. Отец возмутился: «Как это сдаться?! А своих на кого оставишь?» И тут же выпроводил пораженца: «Ты мне не товарищ!»
Провожали главу нашего семейства дважды. Дело в том, что сначала он оказался в учебных лагерях. А оттуда часть шла маршем мимо Ворсмы, где и был сделан привал. И тогда он, видимо, отпросившись у командира, с несколькими товарищами по службе пришёл домой. Меня тут же послали на завод за тётей, чтобы сообщить о нежданной радости. И она тоже прибежала. Тут же баньку истопили, на стол собрали что смогли. Обогрели, накормили и… проводили. Всё – как миг!
Папу тяжело ранило в боях под Ржевом. Долго мы ничего о нём не знали. Потом получили весточку, что он в госпитале, в Иванове. Мама выезжала проведать. Когда вернулась, сказала: «На ноги вряд ли встанет. Но, главное, появилась надежда, что выживет».
А он не только поднялся, но потом ещё работал, и прожил до 95-ти лет! И всегда говорил: «Мне спорт помог уцелеть». В молодости много времени ему посвятил, закалил организм и волю.
Ирина Лякишева
Настроение было геройское
В середине июня части нашей дивизии находились в летнем Тесницком лагере в Тульской области. На 22 июня было намечено официальное его открытие. Прибыло высокое воинское начальство, планировался парад. Он начался прохождением перед трибуной колонны курсантов (нас было полсотни) офицерского училища. И тут же был прекращён. Через несколько минут перед военнослужащими выступил командир дивизии, генерал-майор М.Т. Романов. Речь резкая, обличающая вероломство гитлеровской Германии, проникнутая уверенностью в скорой победе Красной Армии. В том же духе было построено и выступление комиссара. Да нас и не надо было убеждать, мы были уверены в превосходстве Советского Союза, в том, что перейдем в наступление и будем бить врага на его территории.
28 июня были на фронте под Могилёвом. Дивизия получила приказ остановить немцев на главном стратегическом направлении. Настроение было геройское. Но воевать-то ещё не доводилось! Успели проучиться всего пять месяцев и на фронт. Нас распределили по подразделениям. Под моим началом оказалось тридцать автомашин и около сотни солдат. Честно говоря, поначалу растерялся. Один из шофёров заметил: «Что замешкался? Командуй! Здесь убивают…»
Целый месяц пришлось сражаться в полном окружении. 12 июля бойцы дивизии подбили 39 немецких танков и тем прославились на весь мир. Примерно через неделю в советских газетах появились снимки разбитой вражеской техники, вскоре они были перепечатаны многими зарубежными изданиями. Мир узнал, что отлично вооружённых немецко-фашистских захватчиков можно не только останавливать, но и уничтожать…
Хамся Абдулкадеров
Никто не паниковал
В июне 1941 г. 86-й авиационный полк, в котором я служил в качестве старшего техника по электрооборудованию 1-ой эскадрильи, в составе пяти эскадрилий фронтовой бомбардировочной авиации, вооружённых самолётами «АНТ-40» (СБ) базировался на полевом аэродроме в 7 километрах от г. Теребовля Тернопольской области. Лётный состав интенсивно занимался освоением новых фронтовых пикирующих бомбардировщиков – «Пе-2».
22 июня в 4 часа утра полк был поднят по тревоге и приведён в полную боевую готовность. Но часть личного состава находилась в увольнении, в городе. Конечно, мы смогли бы поднять в воздух все пять эскадрилий и увести в зону ожидания, но такого приказа не получили. А в 6 часов 15 минут, как раз когда вставало солнце, подверг-лись внезапному нападению вражеской авиации.
Бомбили два звена – три «хенкеля» и три «юнкерса». «Хенкель-113» по контурам был очень похож на советский самолет ДБ-3Ф. А поскольку мы готовились к химическому учению, то сначала подумали, что это оно и есть, пока вражеские самолёты не подлетели на расстояние, позволившее рассмотреть кресты на фюзеляжах.
Они выполнили по два захода. У нас на аэродроме была единственная установка счетверённых пулемётов «максим», но её обслуга в тот момент также была в Теребовле. А стрелять по самолётам из пистолета ТТ или винтовок бесполезно.
Бомбы бросали полуторакилограммовые, осколочно-зажигательные, чтобы вывести из строя как можно больше техники. Некоторые взрывались в воздухе, иные не взрывались вообще, и нам потом пришлось расстреливать те, что лежали на взлётной полосе.
Ущерб огромный! Примерно половина самолётов была выведена из строя. И в личном составе имелись потери. И всё же, уже после первой бомбёжки, собрав уцелевшие машины, начали двумя эскадрильями действовать по двигавшимся по дорогам Западной Украины танковым и мотострелковым колоннам, скоплениям живой силы противника. Первая «девятка», выполнив задание, вернулась без потерь, а во второй уцелело только три самолёта.
До второго налёта в часть подоспели пулемётчики, и им удалось подбить один немецкий бомбардировщик, «Юнкерс-88». В планшете командира экипажа, которого вытащили из горящего самолёта, обнаружили довольно точный план нашего аэродрома. Что характерно, никто не паниковал. Лётчики отправлялись без прикрытия истребителей и выполняли боевое задание…
Таким мне, тогда девятнадцатилетнему воентехнику второго ранга, запомнился первый день войны. Пожары, кровь, гибель товарищей! Да и многие последующие были на него похожи.
Борис Модэнов
