Беженцы
…Мне шёл пятый год, когда началась та война. Прибежал папа: «Срочно уезжайте. Война. Для семей комсостава выделен грузовик». А военным-то собраться – только подпоясаться: чемодан, сумка, документы всегда наготове. Быстро разместились в кузове и помчались навстречу солнышку. Мне-то сначала было весело, но тётеньки все серьёзные, притихшие, говорят полушёпотом, вот и мы – ребята – попритихли. Почему-то останавливались, а мы из кузова не вылезали. Высоко пролетали медленные самолёты, низко – быстро – другие, даже кресты видно, и все туда, обгоняя нас. (Уже через несколько дней легко по звуку различали «мессершмиты», «юнкерсы»…) Где-то рвались бомбы.
Свернули на просёлок. Заночевали в доме на хуторе или кордоне, а рано утром нас разбудил шум, стрельба. Это был немецкий десант. Наш шофёр, военный, лежит, раскинув руки и ноги, перед домом. Дырка во лбу, а крови нет. До сих пор это помню. Нас, женщин и детей, загнали в летний сарай к коровам. Кто-то велел уничтожить все свои документы и не проболтаться, что мы – семьи красных офицеров, мы просто беженцы. Даже мы – дети – как-то очень хорошо это поняли и запомнили. Потом опять крики, взрывы, стрельба. Коровы шарахнулись к стенке, доски отлетели и они убежали. Мама говорит: «А мы что сидим? Пошли». Выбрались через тот пролом и – лугом за коровами. Мама уже на сносях была; потом говорила, что очень боялась за меня и за своего будущего сыночка. (Как знала, что родит сына, ведь УЗИ-то тогда не было?) Шли тихонько, ожидая криков, стрельбы, но никто не стрелял и не кричал, ну и слава Богу.
И вот так несколько раз: то попадали к немцам, то оказывались в тылу наших; то стрельба, взрывы, кровь, то тишина такая, что не только птичек, а и комаров слышно. Жарко, красиво и страшно. Идут все молча. Зашли в лес. Маме стало плохо – схватки, рожать надо. Наши армейские знали, что недалеко хутор или деревенька. Говорят маме: «Ты, Пелагеюшка, потерпи рожать-то. Мы пойдём и приготовим всё, а ты подходи тихонечко». Как мы дошли – не знаю, но дошли. Вот так 1 июля 1941 года мама и родила Юрку.
Часа через два наши женщины сказали, что пора идти дальше, и мы с мамой и с новорожденным моим братиком на руках у мамы уже шли опять на восток. Где-то нас подсаживали на попутные телеги. В каких-то деревнях кормили, приговаривая: «Чем Бог послал», а вот нас – детей, хозяева, где мы останавливались переночевать, сажали за свой стол вместе со своими детьми. И какая же вкусная была эта еда: каша ли, бульба ли – картошка-разварюха, окрошка ли с квасом из погребицы, а то и парное молоко.
Немцы-то тогда ещё не были осатаневшим зверьём. Помню, остановили нас, заставили маму показать Юрку, улыбались: «Гут, гут». Кто-то показывал фотографии своих детей; меня немец угостил какими-то блинами и маме что-то дал в узелок.
До своих мы всё-таки добрались. В Брянске военные встретили нас хорошо. Никаких документов не требовали, а накормили, напоили компотом, отвели в баню и устроили всех ночевать. На другой день нас посадили в поезд. Через Москву мы с мамой и Юркой доехали до Мурома. Нам и еды дали в дорогу.
Зоя Казарова
Заплакали всей семьёй
В 41-м году мне было 15 лет, так что 22 июня помню хорошо. С утра работали, как обычно, занимались хозяйством. Отец был углежогом, жили мы в лесу – до ближайшего посёлка – Макаровки – было километра три. А радио у нас не было. Поэтому о начале войны узнали позже сельчан – пока к нам кто-то из Макаровки не прибежал. Посмотрели друг на друга, да так всей семьёй и заплакали. Страшно. Само слово война, даже если не осознаёшь, что это, не знаешь, что предстоит перенести – страшное слово.
Анна Лазарева
Мне было всего 14
Тогда я жила с родителями в Кировской области. 22 июня для меня, 14-летней девчонки, с утра был ничем не примечательным днём. До тех пор, пока по радио не выступили с сообщением, что началась война. Не знаю, почему, но я просто выбежала на улицу в слезах и долго-долго так стояла. Сердце будто предчувствовало горькую утрату… Отец с фронта так и не вернулся.
Раиса Колчанова
Не сразу понял, что это всерьёз
41-й застал нашу семью в селе Илёв Вознесенского района. 21 июня я, как обычно, пришёл домой после игр с ребятами на улице и залез на печку, а уже утром мать меня разбудила. Я только проснулся и понимаю, что за окном шумно, народ из домов высыпал. Не сразу разобрал, что говорила мать и что кричали на улице: «Война! Война началась!». Поначалу я и не сообразил, о чём они, да и несерьёзно отнёсся к этой новости. Всё-таки подростком был – 13 лет. Только потом начал действительно бояться – когда моих близких неизвестно куда и на сколько забирали. Хорошо, что все братья домой вернулись.
Вениамин Маньжов
