Русские народные сказки и былины, по щучьему велению, для добрых и неискушённых людей – несбывшиеся мечты да тёплый отзвук беспечного, босоногого, чумазого детства. Те извечные три дороги, что берут начало после векового алатырь-камня с заранее расписанными судьбами, словно на пророческих Моисеевых скрижалях, по жизни же зачастую вручаются каждому из нас. И ведь сбываются же…
Народился на свет божий, заполучил выстраданную матерью жизнь, и мерь вёрсты, по суху иль по морю, своей превратной долюшки-судьбы. Вот только жаль, что не все мы Ильи Муромцы…
***
В двадцатых числах июля, в утренних сумерках распластавшегося дня, тихо, боясь потревожить сон хозяев, к воротам избы, что на Проезжей улице, подошла почтальонка.
Стояла, топталась на месте, словно что-то подзабыла, не решаясь постучать в дощатую дверь. Человеческое счастье земное, ещё не растревоженное, купалось, пребывало в утренней неге. Маленькое личико почтальонки, закутанное в большой цветастый платок, неумело скрывало горечь от той вести, что треугольным конвертом-репейником зацепилось на дне её большой «судьбоносной» сумы…
И всё-таки, собравшись с духом, постучала.
Зинаида первой выбежала из сеней, поправляя на ходу волосы. Открыла ворота и оставила их нараспашку. Знакомая письмоносица молча протянула конверт.
– Зина, это Маше…
– Нет, это всем нам… – догадалась Зинаида.
Тут же вскрыла конверт с пометкой: проверено военной цензурой. «Извещение. Ваш муж – брат – сын красноармеец – разведчик Шмыров Александр Васильевич, уроженец села Виля Выксанского района Горьковской области, боец 414 отд. развед. роты, в бою за Социалистическое Отечество, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, погиб при выполнении боевого задания…» Дальше читать не хотелось.
– Как же? Как же так… Господи… Зачем?..
Слова не подбирались в сознании. Не верилось, что это с Сашкой… с их Шуркой… Зинаида пристально вглядывалась, словно прожигала взглядом дату гибели Саши.
7 июля 1942 года…
– Погиб на Ивана Купалу… В разведке 7 июля… А говорят, в этот день папоротник в лесу цветёт! На счастье…
***
В дом можно было не заходить. А где же «мир дому сему»? У вносящего же горе – незавидная роль. В открытые ворота вошла сама незваная гостья – Беда… Посеянное ею зло дало всходы – уродливые, неказистые, исторгающие сладковатый трупный смрад войны…
Бездонный день слился с вечностью и, казалось, солнце никогда не покинет землю, как во времена Иисуса Навина, словно ещё будет нещадно палить десять стадий. Только тогда во спасение, сейчас же словно в назидание.
И всё одно, не верилось. Придёт с войны Сашка радостный, весёлый, возьмёт свою гармонику да растянет меха во всю ширь и запоёт любимую, отцовскую: «Окрасился месяц багрянцем!..» И как разольются на весь дом, да что там, на всю слободу счастливые, звонкие шмыровские голоса, а соседи подхватят!
Вечером, за всё тем же кухонным столом, семья сидела в тяжёлом молчании. Зинаида задёрнула узорчатые занавески на окнах, накрыла зеркало белым рушником. Саваном… Старуха-мать после похоронки тут же слегла и сейчас, лёжа на кровати, что-то бормотала, едва слышимое, себе под нос: «…Это я во всём виновата… не благословила Сашу… это я…». Пред строгим взором милостивого Спасителя горела лампада – за упокой души убиенного воина Александра. И только души и мысли в молчании общались меж собой.
Поднявшись с края материнской постели, Зинаида тихо включила чёрную «тарелку». Привычным поставленным, громовым голосом Левитан делал вечернее сообщение:
– От Советского информбюро… Оперативная сводка за…
После участия в Ржевско-Вяземской наступательной операции на калужском направлении 346-я Дебальцевская Краснознамённая стрелковая дивизия в составе 61-й армии генерал-лейтенанта П.А. Белова в полосе Западного фронта по-прежнему сдерживает натиск 2-й танковой армии Х. В. Гудериана. Она перешла к активной обороне по фронту в 34 километра.
…На Западном фронте разведчики-пластуны взяли в плен немецких разведчиков из 263-й немецкой пехотной дивизии, посланных командованием за «языками»…
Наговорились.
***
Сашкины однополчане продолжали сражаться. Но об этом он уже не знал, как не узнают уже никогда ещё пять разведчиков-сослуживцев из 414-й отдельной разведроты, павших 7 июля в бою по ту сторону фронта, но павших не зря – за счастье своих, за счастье родных и близких… В день, когда цветёт папоротник… На счастье!..
Никто не ведает наперёд свою судьбу: тут бы не только соломки, воз, а то и стог сена подложил. Не ведали и братья, ушедшие на ту Великую войну, как разведутся их стёжки-дорожки из отчего дома. И мы ли сами все дороги выбираем? Другие ж ждут иль поджидают нас.
Николая призвали в марте сорок второго. В июле того же года их 535-й гвардейский стрелковый полк оказался в окружении, держал оборону на реке Северский Донец в районе Каменска. Он попал в плен. Освобождён в феврале сорок третьего. Затем тюрьма НКВД в Подольске до 1947 года.
Михаил же со своим 265-м стрелковым полком участвовал в Сталинградской битве, был трижды ранен. Дошёл до Берлина и расписался на рейхстаге. За весь свой род. За братьев. За павших и живых… Закончил воевать гвардии старшиной в Австрии.
Вот и не верь потом в сказки да былины. Три брата. Три дороги. Три судьбы. И это вовсе не сказка, а ещё не тронутая вековым налётом времени быль.
***
...На лавочке у родного дома изо дня в день, из недели в неделю одиноко посиживала старуха. С раннего утра она занимала привычное для неё уже с давних времён место и покидала его только к вечерним сумеркам. Сидела, коротала время, подслеповатыми очами щурилась на солнце, кончиком платка вытирая застывшую капельку-слезу. В глаза бросался её скромный, строгий наряд – тёмная кофта поверх чёрной юбки и извечный чёрный платок на голове. В руках она держала можжевеловую палку, рукоятка которой была до блеска отполирована её высохшими ладонями. Покачивая головой, словно в такт своим мыслям, время от времени что-то чертила на песке своей клюкой. По всей видимости, только она одна и могла распознать замысел этих беспорядочных линий и рисунков, что составляли её глубинный, потаённый, запрятанный от всех мир. И только пронзительные, настойчивые паровозные гудки удалых машинистов, раздающиеся с плотины и разлетающиеся над водной гладью рукотворного озера, нет-нет да и заставляли её встрепенуться, словно опомниться, вернуться из того далёкого времени, того мира, где она задержалась, в котором не переставала жить, зацепившись своей судьбой, с жадностью храня воспоминания о той ушедшей военной поре.
Задумчивая, ушедшая в себя, она иногда даже улыбалась, вспоминая в мелочах образ Саши, его голос, застывший в её памяти. Её почти монашеское, словно давшей обет, молчание было укоризной самой себе, не благословившей его, без ангела-хранителя ушедшего на фронт сына и тем же летом погибшего на той Великой и Жестокой войне… Павшего смертью храбрых в ржевско-вяземском котле…
Каждую осень журавлиный клин торопился на юг, держа путь над родным селом. Взмывая высоко в небесную твердь, он издавал клич, грустный и прощальный, словно извиняясь перед всеми людьми, живущими там, на земле. Будто души погибших воинов проносили птицы на своих распахнутых крыльях над родными избами, знакомыми с детства местами. Светлые. Чистые. Ангелы же принимали их…
Отныне журавли застыли в камне, обнажив их бессмертный подвиг… Убитых подо Ржевом…
Александр Москальчук. Фото из архива автора
