Сергей Шидловский – ветеран Великой Отечественной войны, участник плавания в северных конвоях 1941-1945 годов, капитан дальнего плавания, бывший старший лоцман Мурманского флота.
Его детство прошло на берегах полноводной Северной Двины, в старинном поморском Архангельске. Здесь каждый мальчишка мечтал стать моряком. Имена Семёна Челюскина, Георгия Седова, Фёдора Литке, Александра Сибирякова на бортах легендарных пароходов и теплоходов мальчишкам были знакомы и вызывали желание тоже выйти в море и послужить ему. Мечтал о море и Сергей. Хотел стать моряком-подводником. Но война круто изменила жизнь мальчишек. Когда моряки транспортного флота ушли на фронт, их места заняли вчерашние выпускники школы.
Сергей Романович прожил интересную жизнь. После службы в ВМФ вернулся к дорогой его сердцу работе моряка в торговом флоте. Был на Западе, на Востоке, приходилось бывать и в Арк-тике. Проработал лоцманом в Мурманском морском порту более двух десятков лет. Ещё во время службы писал свои морские заметки о том, как всё было в годы юности: как учился в школе юнг на Соловецких островах, как попал на транспортный пароход, как мальчишки пришли на смену ушедшим на фронт морякам.
Шидловские приехали в Выксу потому, что в 90-е годы Северное морское пароходство начало строительство домов для своих сотрудников. Среди тех, кто своим местом жительства выбрал наш город, была и семья Шидловских.
Выйдя на пенсию и скучая по морю и по друзьям-товарищам, он написал серию очерков о своей юности и об отважных моряках и офицерах, принёсших славу российскому флоту как в военные, так и в мирные годы.
Сергей Романович Шидловский ушёл из жизни 20 лет назад. Всё это время его вдова, Александра Ивановна, тоже фронтовичка, связистка, хранила и берегла вещи мужа, его заметки и записи, газетные статьи о Мурманске и о флоте, о героях морских сражений. Однако время берёт своё. Помня наказ мужа – «передай все мои документы, награды и материалы в музей Архангельска», позвонила туда. Однако ей вежливо ответили, что экспонаты хранить негде, а находиться им в запасниках и подвале не подобает. Остался единственный выход – передать их в музей АО «ВМЗ», тем более, что там готовится экспозиция к 70-летию Победы.
В назначенный день приезжаем с директором музея Андреем Цыпляевым в квартиру Шидловских. Александра Ивановна радушно встречает и сразу же ведёт в комнату, показывает те вещи, что передаёт в дар.
– Вот это главный предмет на корабле, – говорит она и показывает гирокомпас. – Сергей Романович после войны был главным лоцманом Мурманского порта. Он с детства бредил морем. В 1929 году ребят приняли в комсомол, и они всерьёз мечтали стать моряками. Сергей – моряком-подводником. Он рассказывал мне, как читал всё, что попадало в руки, о полярных экспедициях и о плавании в арктических морях. Готовил себя к испытаниям, участвовал в лыжных соревнованиях, занимался в яхт-клубе.
Потом на свет извлекается морской бинокль, за ним – военные и трудовые награды и, наконец, лоцманский китель, костюм.
Александра Ивановна продолжает рассказывать:
– Наступило лето 1941 года, и мечты о полярных экспедициях пришлось отложить. Тогда много моряков транспортного флота ушли добровольцами на фронт. И ребята твёрдо решили заменить их на флоте. Сергея взяли на пароход «Иртыш» на должность матроса второго класса. Собрали караван из четырёх судов. В первый раз караван доставлял грузы для защитников Заполярья на полуострова Средний и Рыбачий. Тот рейс прошёл удачно, а после года плавания его приняли в ряды Военно-Морского флота, где он служил до 1947 года.
– Но мечта об Арктике у него всё-таки сбылась?
– Это уже после войны, когда он вернулся в родной Архангельск и его направили в пароходство. А вскоре пароход «Ржев» отправился в Арктику. Экипажу предстояло разгружать грузы на полярных станциях. Он рассказывал потом, что это было трудно, потому как разгрузку вёл экипаж. Впоследствии, когда Сергей Романович уже стал лоцманом, сопровождал ледоколы «Седов», «Дежнев» и «Ленин».
– Как он стал лоцманом?
– Это произошло как-то само собой. Освободилось место в Мурманском порту, его пригласили на собеседование и приняли. Конечно, ему приходилось трудно на первых порах. В 50-е годы через порт выво-зились сотни тысяч тонн апатитового и железорудного концентрата. Приходили иностранные суда. Как говорил Сергей Романович, трудно было управлять этими судами во время швартовых операций с помощью слабеньких буксиров. Особенно осенью и зимой, когда в Мурманске беспрерывно дуют сильные ветры. За время его лоцманской службы у него было много таких рискованных и сложных ситуаций, о которых не раз вспоминал в кругу друзей.
Он любил море и службу до самозабвения. Много читал книг о море, и даже когда мы переехали в Выксу, выписывал газету «Арктическая звезда», писал воспоминания и отсылал туда. В «Выксунском рабочем» его тоже уважали как постоянного корреспондента. Известны его зарисовки о товарищах-моряках, о сложных рейсах во время войны.
…Александра Ивановна разволновалась, рассказывая о муже, но потом, пока Андрей Анатольевич составлял акт передачи вещей, успокоилась.
– Вещи вашего мужа войдут в экспозицию нашего музея о войне. Спасибо, что помните, что сохранили,– сказал он, пожимая худенькую руку фронтовички.
– Впервые я вступил на палубу морского судна (пароход «Иртыш) в июле 1941 г. в порту Архангельск. После небольшого ремонта в августе мы в составе каравана вышли в море. Минули траверз острова Мульюг, когда сигнальщик доложил – «Вижу идущие встречным курсом военные корабли и транспорты».
Это и был первый караван английских судов под кодовым названием «Дервиш». Всё это я узнал гораздо позже, а тогда мне, мальчишке в 16 с небольшим лет, казалось все интересным: и встречные суда в море, и самолёты в небе. Всю же опасность и её последствия я стал осознавать после первого плавания в военных Белом, Баренцевом, Карском и Норвежском морях.
С тех пор прошло почти 50 лет. На лацкане моего форменного костюма среди других наград есть и нагрудный знак «Участнику плавания в конвоях 1941-1945 гг.» Этот знак наполнен глубокой символикой, по краям контура – тяжёлая цепь, её прорывает нос идущего транспорта – блокада прорвана, в кильватер за судном идёт другое, от снаряда или бомбы вздымается высоко вверх водяной сноп... Глядя на знак, вспоминаешь, как точно воспроизвёл эпизоды того времени матрос с эсминца «Разумный» – Р. Кунников, по эскизу которого создан дорогой для каждого ветерана северных конвоев знак.
1942 год. Рейд Архангельского порта. На рабочей шлюпке мы добрались до стоящего на якоре парохода «Бурея». Его борта окрашены в шаровый (серо-дымчатый) цвет. На верхнем мостике пулемёт, рядом два человека. Один из них, жестикулируя, время от времени прикасался к пулемёту. Ясно – объяснял, как и что, другому. Небо голубоватое. На Северной Двине штиль. Из трубы судна поднимался дым. Все дышало спокойствием, как будто и нет войны, а она рядом, Архангельск уже несколько раз подвергался налётам фашистской авиации, были пожары, разрушение, смерть, слёзы...
Спустя несколько дней собрался караван, и мы вышли в Белое море. Справа по борту простирался берег – «остров смерти», так называли моряки Мудьюг, где в годы гражданской войны был концлагерь, устроенный белогвардейцами и интервентами. Приспустили флаг в знак памяти павших.
Погода стала хмуриться. Это хорошо – мало шансов на встречу с фашистскими самолётами. Прошли горло Белого моря, обогнули мыс Святой Нос. На борту красноармейцы (тогда ещё не солдаты), военные грузы, боезапас, горючее, продовольствие. В караване с нами пароходы «Спартак», «Кама», «Иртыш».
Время летит быстро. Вахта, после неё наблюдение за воздухом и морем по секторам. И вот где-то у острова Харлов, вынырнув из туч, прямо на пароход ринулись три фашистских самолёта. Наше охранение состояло из сторожевого корабля «Рубин» и тральщика «Чайка» под военно-морским флагом. По семафору передали с «Рубина» – обнаружена подводная лодка противника. Корабли охранения открыли огонь и заставили фашистские самолёты отклониться от курса. Бомбы, сброшенные самолётами противника, разорвались за бортом, но в корпусе судна появилась течь. По пароходу объявили тревогу. Долго не удавалось устранить течь, с великим трудом подвели пластырь – поступление забортной воды прекратилось.
В это время сторожевой корабль «Рубин» начал прицельное бомбометание. Вскоре подошли катера БО (большие охотники за подводными лодками), и мы в их сопровождении благополучно достигли Кольского залива. Приняв военного лоцмана, проследовали дальше. Берега залива затянуты дымкой – это горел торф от сброшенных гитлеровцами зажигательных бомб. Встали на якорь в одной из бухт. В небе над нами воздушный бой. Как ни печально, но в этом бою сбили наш самолёт. Пока лётчик спускался на парашюте, фашист кружился над ним, стреляя из пулемёта. По судну объявили шлюпочную тревогу, лётчик упал в залив, и мы поспешили к нему на помощь, но нас опередил военный катер и спас отважного пилота.
После выгрузки части палубного груза, приняв на борт бойцов, закрепив всё по-походному, в охранении трёх больших «охотников» вышли из Кольского залива к полуострову Рыбачий.
В Мотовском заливе нас вновь атаковали фашистские самолёты. Катера своим огнём отбили эту атаку, наш пулемёт тоже бил беспрестанно. При этом налёте были убиты два бойца и ранен матрос Яковенко (к сожалению, имени его не помню, а может быть, он вспомнит этот эпизод и откликнется).
Наконец, всё позади. Встали на якорь в одной из бухт полуострова Рыбачий под разгрузку. Длилась она двое суток, и всё это время продолжались налёты вражеской авиации. Но зенитчики кораблей охранения полуострова Рыбачий работали отлично.
Через четверо суток вернулись в Мурманск. Здесь нас ожидала радостная встреча с легендарным теплоходом «Старый большевик». Все свободные от вахт моряки вышли на палубу. Вот он, теплоход-герой! Краска на надстройке и на баке обгорела, всюду следы пожара.
Вечером ошвартовались к его левому борту для приёмки части груза. Все мы восхищались мужеством наших товарищей-моряков этого славного судна. На всю жизнь запомнились мне тогда слова капитана Ивана Ивановича Афанасьева:
– Все мы, и моряки теплохода «Старый большевик», и вы, моряки парохода «Бурея», делаем одно дело – служим Родине, а слово Родина обязывает ко многому.
Прошли годы, а слова, сказанные капитаном-героем, их смысл и сила навсегда остались в моём уже немолодом сердце.
Нелёгкая это вещь – воспоминания... Уже после Второй мировой войны судно, на котором я плавал, проходило остров Ян-Майен, где в годы войны пролегали курсы северных конвоев. Тогда я не мог забыть, как в одном из рейсов на пароходе «Шилка» я дал слово своим соплавателям, что если останусь жив после войны, то обязательно опишу всё то, что с нами было. И непременно в стихах. Так родились эти строки.
Мы шли с мечтою и надеждой,
Что доплывём до берегов
России – родины Советов,
Громившей полчища врагов.
Мы шли в конвоях и по «капле»
Переплывали океан,
Чтоб груз для фронта и для тыла
Доставить из союзных стран.
В трюмах везли своих огромных
Машины, танки и станки,
Муку, тушёнку, паровозы,
Бензин, взрывчатку, тягачи.
Фашистский ас – в морской пучине,
Другой – ушёл за горизонт,
Сигналы SOS слышны в эфире,
И здесь, конечно, тот же фронт.
Полярный день всё разгорался,
Не предвещая страшных бед,
Вдруг справа транспорт подорвался.
А вот опять торпеды след.
В Норвежском море субмарины
Напали снова на конвой,
Кругом огонь, стрельба и взрывы.
И кто-то не придёт домой.
Матроса ждёт семья в Кардифе,
Мать ждёт механика в Уфе,
Невеста – машиниста в Фриско,
Два брата – штурмана в Тромсе.
Конвой идёт, неся потери.
На то жестокая война.
Эсминцы Северного флота
Нас проведут до Кильдина.
Вот задымил торпедоносец,
Объятый пламенем, горит,
А комендор с эсминца «Громкий»
Нам что-то радостно кричит.
Вдали дымят суда конвоя,
Сражённой милей позади,
Рыбачий узкой полосою
Нам открывался впереди.
И всё здесь дорого и свято
И чаек крик, и тишина,
Вдруг наступившая так сразу.
Друзья! Ведь Родина видна.
Забилось сердце учащённо
Машине в такт – домой, домой!
В Архангельск хоть бы на денёчек.
А мне бы в Ленинград родной.
Да, пережить пришлось немало.
Но как тут быть, на то война,
И многих из друзей не стало,
Но помним мы их имена.
Часто бессонными ночами я вспоминаю все подробности плавания. Настало утро, а боль по прошлому не покидает меня. И так изо дня в день. Может быть, кто-нибудь остался жив и, вспомнив Сергея Шидловского, напишет?
Елена Липатова. Фото Ольги Поповой, из семейного архива Шидловских и из открытых интернет-источников
