Человеческая ностальгия никогда не смирится с настоящим, а уж тем более – с будущим.
Создание одной-единственной статьи для рубрики «Деревеньки» – невероятно кропотливый процесс. Поездка в намеченный пункт, многочасовые беседы с жителями, обработка полученных снимков и диктофонных записей, выборка и объединение материалов в единый цикл публикаций – ежедневная рутинная работа в условиях вечного цейтнота.
Случается так, что для уточнения конкретных деталей приходится обзванивать сразу несколько человек. А сколько подобных нюансов может возникнуть при воссоздании хроники событий, если учесть, что некоторые выксунские посёлки прекратили своё существование 30-50 лет назад!
В рамках нашего проекта первый фоторепортаж в минувшем сезоне-2019 был посвящён Казачке – именно эта деревня, расположенная в 50 км к юго-востоку от города, оставалась последним неисследованным пунктом Новодмитриевского (ранее – Семиловского) сельсовета. Но опыт подсказывал: совершать поездку в отдалённое малоизученное поселение без подготовки – опрометчивый шаг. Поэтому сначала в нашей газете было размещено объявление о поиске бывших казачинских жителей.
Деревня Казачка. Съёмка – май 2019 год
Спустя какое-то время выксунка Галина Самарская связалась по телефону с автором этих строк и рассказала, что с середины 1970-х в посёлке Уноре проживает её мама – бывшая жительница Казачки, 81-летняя Анна Андреевна Уткина (в девичестве Казакова), которая готова поделиться воспоминаниями о своей малой родине и указать прежнее местоположение деревенской инфраструктуры. Дело оставалось за малым: связаться с Анной Андреевной и согласовать день поездки. И вот солнечным майским утром 29 мая 2019 года старенькая редакционная «Нива-Шевроле», выехав за пределы города, совершила очередное путешествие в советское прошлое…
Анна Андреевна Уткина (81 год): «В начале прошлого века, ещё до Первой мировой войны, мой дедушка по линии матери переехал из Польши в Вилю, а затем – в Осиповку. Он считался беженцем, поляки русских тогда шибко притесняли. Семь детей у моего дедушки было. Пока из-за границы добирались, одного ребёнка в дороге потеряли, а ещё одна дочка у них в Виле умерла. Но ничего, обжились.
Моя мама Марья Ивановна родилась в 1909 году, на момент переезда из Польши ей три годика было. Когда она подросла, стала работать на торфяниках, там с моим будущим папаней и познакомилась. Поженились они, детишек нарожали, со временем дом в Казачке построили.
А вот когда я выросла и замуж вышла в 1957 году, супруг сразу увёз меня в Илёв к своим родителям. Мы там прожили год, народилась у нас девочка Нина, а потом я заскучала. Пишу письмо: «Золотой мой папанюшка! Дорогая моя мамушка! Возьмите меня домой, я очень вас люблю и очень скучаю!» В общем, приехала за мной мама, вернулась я с мужем обратно в Казачку. Купили мы отдельный дом, стали детей раживать.
Хозяин мой (супруг. – Прим. авт.) в разное время работал кондуктором и лесником, а я в унорской пекарне числилась подручной, а затем на станции уборщицей. Тяжело было, я ведь мать-героиня, 10 детишек родила. Все они уж давно выросли и разъехались, а я сейчас с сыном в Уноре живу. Счастлива ли я? А то – я ведь 16 раз бабушка! Ой, а сколько у меня правнуков – уж со счёта сбилась!»
Деревня родимая краше Москвы
Лесная грунтовая дорога от Унора до соседней Казачки (2,7 км) сюрпризов не преподнесла, весь путь на машине занял буквально несколько минут. Приехали в деревню и остановились у полуистлевшего сруба, решив для начала осмотреть центральную часть улицы, а уж потом прогуляться до окраины.
Рядом с унорской дорогой расположен добротный дом пенсионера Александра Цыганова, который вместе со своей супругой переехал в Казачку в середине 2000-х. Остальные местные избы нежилые и стоят разрозненно, повсюду видны просветы между постройками. Поодаль на майском солнце блестит маленький рукотворный прудик, окружённый деревьями.
– Раньше отсюда до Выксы по «железке» добирались, – говорит Анна Андреевна. – Машин тогда в деревне не было, только узкоколейка и выручала. Из города в Унор курихинский поезд приезжал в 20:00, а обратно – из Сармы в Унор – в три часа ночи. Это расписание до сих пор помню, я же молоко, творог и сметану постоянно возила в Выксу на рынок продавать. Если молоко хорошее и сама ты опрятная, тебя примечают. С поезда к базару ещё только подходишь, а покупатели уже встречают. И по домам в городе молоко, бывало, разносила. Продашь пару банок и думаешь: «Слава богу, полегче идти!» Стеклянные банки тогда были другие – на 3,5 литра. Я обычно брала четыре банки наперевес и всё быстро продавала.
Проходим по бывшей конной дороге ещё несколько десятков метров. Казачка в XXI веке выглядит компактной, но видно, что молодые деревца, образовавшие частокол по периметру деревни, растут на месте бывших построек и колхозных полей.
– В здешних лесах грибов навалом, – продолжает рассказ пенсионерка. – Когда лето было с дождями, волжанки корзинами собирали. А лисичек, сыроежек – хоть косой коси! И ягод много было – земляника, черника. За клюквой на карьеры ходили за 5 километров от Казачки.
– И живность в лесах водилась?
– Водилась, а как же, наши деревенские мужики ходили с ружьишком, постреливали. А сейчас, наверно, тут и зайца днём с огнём не сыщешь. Всё изменилось, заросло…
Виднеется окраина деревни. И без того неширокая дорожка сужается до размеров еле заметной тропы. Кругом, насколько хватает глаз, раскинулся зелёный ковёр некошеной травы. Слева от дороги стоят несколько сереньких домиков. Покрытые шифером и рубероидом двускатные крыши, облезлые наличники, потрескавшиеся деревянные ворота, потемневшие заборы – обычная картинка в полузабытом поселении. Каждый раз приезжаешь в такую умирающую выксунскую деревню – везде одно и то же, только лица меняются.
– Раньше чуть ли не 50 домов в Казачке было. Много изб сгорело, а кто-то своё жильё отсюда перевёз на новое место. Вот здесь, на бугре, тоже дом был, а вот тут – самая крайняя изба стояла, – указывает на обочину Анна Андреевна. Она поворачивается и начинает рассматривать постройки на противоположной стороне улицы. – Вон там Марья Гусева жила, на узкоколейке работала путейкой. А этот серый дом – Мишкин. Покойник нынче. Пять или шесть детей у него было…
Обычные серые избы, немые свидетели давно ушедшей советской эпохи. Во второй половине прошлого века, после масштабного строительства в Выксе типовых многоквартирных пяти- и девятиэтажек, деревянные дома быстро сдали свои позиции, однако тут, в глубинке, классические бревенчатые жилища по-прежнему держат оборону.
– А куда эта тропа ведёт? – киваю на просвет между тощих сосен.
– В Пустошку. До неё шесть километров. Но сначала будет наше казачинское кладбище. Пойдём прогуляемся, покажу, сколько у меня родни там лежит.
Заходим в предлесок. Под ногами хрустят старые сосновые шишки, где-то рядом надрываются невидимые птицы. Жаркое майское солнце, тепла которого все наши жители так и не дождутся летом 2019 года, скрывается за верхушками деревьев. Дышать в тени становится легче, но возникает новая проблема – жирные лесные пауты, кружащиеся над нашими головами с неприятным гудением.
– Не страшно на кладбище-то идти? – с хитрецой поглядывает Анна Андреевна.
– А чего такого страшного? Все там будем. Бояться надо живых.
– Ну да… На этом кладбище мой крёстный захоронен, Казаков Пётр Андреевич. Фронтовик. Всю войну прошёл, многое повидал. Однажды он из Унора шёл в Казачку вместе с одним парнем. Началась гроза, молния ударила. Парню ничего, а крёстного – сразу насмерть.
– Рождённый утонуть не сгорит, – мрачно замечаю я.
– Ага. Вот сейчас, говорят, после смерти всех в морг везут. Заче-ем? – Анна Андреевна останавливается и возмущённо разводит руками, как будто только что узнала какую-то дикую несправедливость.
– Так положено. Медики должны знать, от чего умер человек.
– У нас в деревне сроду не было такого! Помер человек, бабки почитали молитвы и на третий день закопали. Щи варили для поминок: если постный день, то с грибами, если поста нет – с мясом. И окрошку делали, и картошку в печи тушили, и блины пекли…
Слева от дороги появляются первые могилки. Строго говоря, казачинский погост назвать кладбищем в полном смысле этого слова нельзя. Кладбище в нашем современном понимании – это тёмные гранитные памятники в лабиринтах оград, а тут – на ограниченном прямоугольном пятачке три десятка холмиков с деревянными крестами и железными надгробиями. На некоторых табличках еле видны фамилии, некоторые могилы вообще безымянные. У деревенских кладбищ своя аура – умиротворение тут ощущается физически. Кто-то назовёт это ерундой и свалит на самовнушение, но всё же…
– Ну вот я и пришла к вам! – громко сообщает в никуда Анна Андреевна и мелкими шажками семенит мимо крестов. – Здесь мои дети. Вот сын, вот дочка…
Послушно иду за ней, мимоходом бросая взгляды на таблички с именами. Вот могила молодой девушки – всего 21 год прожила на этом свете. За соседней оградой покоится супружеская пара – женщине навсегда осталось 32 года, мужу – 39.
– Анна Андреевна! Вот говорят, раньше в деревне жили до глубокой старости, а у вас тут, как погляжу, одна молодёжь лежит!
– Молодёжи тут полно. Вот оно какое, кладбище наше…
Покосившиеся крашеные кресты, отсутствие табличек с именами и оград на могилах указывает на то, что местному деревенскому кладбищу как минимум 80 лет. В первые десятилетия после основания Казачки погост на окраине поселения практически пустовал, так как большинство приезжих крестьян были молодыми и физически крепкими. В сталинскую эпоху здесь гораздо чаще хоронили младенцев, ибо детская смертность в многодетных деревенских семьях вплоть до начала 1960-х годов была достаточно высокой
Мало кто знает, что в позднесоветский период Министерством ЖКХ РСФСР была выпущена «Инструкция о порядке похорон и содержании кладбищ» (№25 от 12 января 1979 года). В этом документе были скрупулёзно перечислены обязанности ритуального салона-магазина и порядок организации похоронного обслуживания из дома и морга, а также указывались стандартные размеры гроба и различные образцы похоронных бланков (например, для кратких сведений об умершем). Более того, инструкция чётко описывала служебные обязанности агента похоронной службы («…перед уходом из дома умершего агент ещё раз выражает соболезнование его родным и близким»). Но апофеозом бюрократической въедливости было заключительное положение – «Ассортимент древесно-кустарниковых и цветущих растений для озеленения кладбищ и крематориев». Здесь подробно приводились основные (берёза бородавчатая, ясень зелёный и др.) и дополнительные (черёмуха Маака, ива белая и пр.) виды деревьев для аллейных и декоративных посадок, ковровые цветы для оформления мест захоронения (седум, сантолина, гиафалиум), вьющиеся кустарники для декорирования колумбарных стен (девичий виноград пятилисточковый, лимонос) и т.д.
Июль 1968 г. В брежневский период правления безоблачно и размеренно протекала жизнь советских провинциальных беби-бумеров – детей, рождённых после Второй мировой войны. На фото: Таня Казакова (после замужества Андриянова) с двоюродным братом Женей позируют фотографу на деревенской улице
На этом снимке, сделанном ориентировочно в середине 1960-х годов, изображён один из немногих пятистенных домов в Казачке. Данное жилище принадлежало Николаю Казакову, одному из потомков отцов-основателей деревни
Конец 1960-х. Пионерки из Казачки Анна Макарова (слева) и Наталья Казакова во время учебного сезона в осиповской школеКонец 1960-х. Пионерки из Казачки Анна Макарова (слева) и Наталья Казакова во время учебного сезона в осиповской школе
Данный снимок, на котором изображены супруги Макаровы, был сделан предположительно в начале 1950-х годов. Василий Иванович (1915 г.р.) и Мария Николаевна (1922 г.р.) не были коренными жителями Казачки, они переехали из Новодмитриевки после бракосочетания. На протяжении нескольких десятилетий чета Макаровых жила и работала в деревне, а после того как Казачка начала пустеть, Василий Иванович и Мария Николаевна снова вернулись в Новодмитриевку
На снимке – жительница деревни Татьяна Казакова (фото относится к началу 1970-х годов). После отъезда из Казачки в середине 1970-х Татьяна Ивановна вместе с семьёй жила в Уноре, а со временем, окончив ПТУ-57, вслед за старшей сестрой переехала в столицу
1959 год. На памятной фотографии – многодетная семья Фокиных. Верхний ряд (слева направо): Татьяна Алексеевна (1923 г.р.), Анна (1949 г.р.), Пётр Егорович (1929 г.р.). Нижний ряд (слева направо): Александр (1958 г.р.), Мария (1956 г.р.) и Николай (1955 г.р.)
Данное фото уникально тем, что на нём изображены жители двух соседних деревень – Казачки и Пустошки (расстояние между пунктами составляло шесть километров). Повод для встречи имелся весомый: совместное проведение престольного пустошинского праздника – Покрова (14 октября). Кто-то вспоминает это время с ностальгией: до наступления эпохи соцсетей (снимок относится к периоду середины-конца 1960-х) ещё добрых 40 лет, и советские люди общались между собой, что называется, вживую, а не на расстоянии. Отметим некоторых жителей Казачки в этой большой компании (верхний ряд): Пётр Фокин (второй слева), Пётр Маслов (третий слева) со своей супругой Ниной (четвёртая слева), Татьяна Фокина (пятая слева), Евдокия Маслова (13-я слева, в белом шарфике между гармонистами). Прикуривающий мужчина в нижнем ряду (третий слева) – Николай Маслов
Июль 1961 г. Местные жители провожают в последний путь Василия Маслова. В начале 1950-х Василий Алексеевич переехал с семьёй из деревни в Димару, где жил и трудился несколько лет вплоть до самой смерти, однако похоронен он был именно в Казачке – на родной сторонке, как раньше говорили наши предки
1981 год. Местный житель Александр Цыганов (крайний слева) с приятелями совершают обход по деревне с так называемой колотушкой (длинной палкой). Вот ещё один забытый выксунский обычай: накануне проводов в армию друзья призывника обходили все дома с колотушкой и кошёлкой. Тук-тук! – стучали ребята палкой по двери, и хозяева с улыбкой выносили сырые яйца (вот для чего парни носили с собой корзинку) или отдавали небольшую сумму денег. На первый взгляд может показаться, что подобная традиция в позднесоветские годы носила чисто символический характер, однако старинный обычай имел ещё и сугубо практические цели. Во-первых, во время обхода с колотушкой сразу вся деревня узнавала о предстоящих проводах в армию. А во-вторых, своими презентами жители выражали моральную поддержку призывнику и его семье
Был сноп казист, да вымолочен, кажись…
Закончив осмотр погоста, присаживаемся на старую деревянную скамейку. Выходить из прохладного леса на солнцепёк совершенно не хочется, решаем отдохнуть перед возвращением в деревню. Разговор вьётся вокруг 1950-1960-х годов – периода, когда Казачка была ещё полноценным населённым пунктом.
– Если землю на огороде хорошенько удобришь, то урожай хороший снимешь, – пускается в воспоминания Анна Андреевна. – Картошка роди-илась! Лошадьми обслуживали… Вокруг деревни – поля, поля! А сейчас всё заросло. – Короткий вздох от переполнившей ностальгии. – Дружно жили, сейчас хуже. Раньше двери на пять замков не запирали. Накладочку на скобу накинешь – дескать, дома никого нет. Да и что красть-то было? Ой, а как мы праздники отмечали! В Казачке престольный гуляли 28 августа – Успение Богородицы. Соберутся старшие – Димитрий Казаков, папаня мой, Андрей Игнатов… Ну и хозяйки с ними, само собой. Выносили два стола на улицу, закуску. Гармонь целый день играла. Выпьем, попоём, попляшем, снова попоём. Разве сейчас так празднуют?
– А вы помните, какие песни тогда пели?
Этот простой вопрос ставит пенсионерку в тупик. «Спеть, что ли, надо?» – говорит её недоумённый вид. Я ободряюще киваю. Анна Андреевна молчит, собирается с духом и вдруг начинает выводить звонким голосом:
– Возьму я ка-а-рты, по-о-гадаю, разве-е-селю сама себя. А мне-е на картах всё-ё выходит: забыл, забыл, злодей, меня!
Я, не сдержавшись, хохочу в полный голос. Анна Андреевна улыбается и машет рукой – да ну тебя! Отсмеявшись, несколько секунд сидим молча.
– Я всё время детей поучала, их ведь нужно наставлять, – говорит она неожиданно посерьёзневшим голосом. – У меня Галенька хорошо училась, я ей всё время наказывала: «Смотряй, в школе не балуй, слушайся!» Как время-то летит! Сейчас вот «Лотос» есть, а раньше мылом одёжку стирали, порошка не было. Платье – на лавку, выстираем, выполощем – ой, душисто пахнет! И мочалками русскими мылись, а сейчас что?
– Что?
– Не пойми что. Родники у нас в деревне были всегда. Вода чистая-чистая! Кружку выпьешь – и ещё хотца. Но такая вода садится на нутро холодно, захвораешь. Моя мамока однажды во время сенокоса родниковой ледяной воды попила – и две недели пролежала в больнице с воспалением. А надо так: попил – и сразу ходить, работать. Правильно?
– Не знаю. Вам виднее…
– В Казачке сначала было два колодца. Но это для питья, а для бани воду набирали в речке. Зимой с флягами на салазках ездили. У меня была кадушка, я в неё наливала кипятку, а потом в воду золу из печки в шоболике опускала. Вода устоится, часа через два зачерпываешь тихонечко ковшом и стираешь. Экономили – этой водой заодно и голову мыли. Речешная вода – она хоро́ша. Вымоешь голову – волосы как пушинка.
– И с родниковой водой самоварчики ставили…
– А то! Если печку топлю, чугун углей припасу заранее, совочком сверху прикрою. Захотел чайку попить или гости какие пришли – для самовара всё уже готово. Берёшь бересточку, угольков кинешь, воды родниковой нальёшь – ой, благодать! Он ведь разговаривает!
– Кто разговаривает?
– Самовар, – моя собеседница понижает голос до заговорщицкого шёпота. – Кто чай пил из самовара, знает. Гудит, значит, самовар, спрашивает тебя: «Пьёшь?» Без сахара напьёшься одной водой! Или один комушек крохотный, не больше. Пока бедно жили, давала спервой по одному комушку своим детям. Гале комушек, Андрюше комушек… Вот он рядом, Андрюша-то, – Анна Андреевна оборачивается к ближайшей могиле. – Да, Андрюша? Серёжа, и тебе тоже комушек! «Ма-а, прибавь ещё!» – «Нет, хватит». Разрублю кусочек пополам – экономьте! Слышите – самовар-то говорит! Без сахара напьёшься!
Котлован для противопожарного пруда переселенцы выкопали сразу при основании Казачки. Этот небольшой водоём был немым свидетелем становления, расцвета и упадка деревни, и после окончательного отъезда последних жителей он основательно обмелел
Многие современные историки и экономисты сходятся во мнении, что уже в 1960-1970-е годы небольшие советские деревни и посёлки нуждались в мощной правительственной поддержке. Именно в этот период (впервые за всю историю существования нашего государства!) общее количество городских жителей превысило численность сельского населения. Город забирал все ресурсы из деревни, но что он давал взамен? Все злободневные проблемы в советском агропромышленном комплексе были видны на примере нечернозёмных деревень РСФСР, именно здесь складывалась самая сложная ситуация. Наивно думать, что высшее руководство страны тогда не понимало, что сельское хозяйство страны требует стабильного финансирования, нового притока обученных кадров и тотальной модернизации производства. Проблемы были очевидными, и государственные мужи о них, конечно, знали. Меры по решению наболевшего «деревенского вопроса» напрашивались сами собой, но… зачем что-то менять, когда всё и так хорошо работает? Драгоценное время было безвозвратно упущено, а до кризиса оставались считанные годы…
С середины 2000-х и до 2018 года Мария Гусева (в девичестве Казакова) постоянно проживала в деревне, но годы берут своё, и в настоящее время 90-летняя долгожительница переехала в город к детям, а её дом в Казачке теперь используется как летняя дача
Деревня Казачка, центральная часть поселения (вид при заезде с унорской стороны). Съёмка – май 2019 г.
В послевоенный период на месте этой берёзовой рощи находились местные колхозные постройки – коровник, овощехранилище и конный двор. В процессе объединения небольших выксунских хозяйств (в начале 1960-х годов) несколько строений перенесли из Казачки в соседнюю Осиповку, а остальные помещения банально демонтировали. Вот так деревня разом лишилась своего основного колхозного имущества…
Если бы в кадр не попала деревянная и потемневшая от времени постройка, данный снимок можно было принять за обычный лесной пейзаж. Между тем в советскую эпоху здесь, в центре деревни, стояло в ряд несколько местных домов. После того, как Казачка начала сдавать свои позиции, жители массово покидали свои избы и разъезжались по всему Выксунскому району
«Смотрит пустыми глазницами старый заброшенный дом, пристально смотрит за лицами жарким по-летнему днём…» (Елена Нихотина, российская поэтесса)
Странное ощущение возникает, когда находишься рядом с прежним местоположением казаченских домов: глаза видят заросшую полоску земли и передают картинку в мозг, а сознание тут же инстинктивно «дорисовывает» воображаемые жилища на пустующем месте…
Вместо эпилога
Миновав околицу, проходим мимо пруда на противоположную сторону Казачки. В последней четверти прошлого столетия в правой части деревни произошло два сильных пожара, и сохранившиеся здесь дома можно пересчитать по пальцам одной руки.
– Ой-ой, как всё заросло, тут же поля раньше были, – вздыхая, качает головой пенсионерка. – Здесь гречиху раньше сеяли, пшеницу, горох…
– Вы в местном колхозе работали?
– Ни одного дня. И не жалею: ничего там хорошего не было.
– Значит, огородный участок у вас был меньше, чем у колхозников, да?
– Ну да, урезанный – 10 соток, но нам хватало. Я ведь ещё нанималась выкапывать картошку на полях. Урожай с девяти соток – колхозу, а с десятой сотки – себе. Три ведра накалымишь да ещё три утащишь. Все мы грешные, Господи…
Осмотрев окраину деревни, решаем – всё, на сегодня хватит, пора домой.
– Когда я ещё в девчатах была, на неделю уезжала на заработки на Некрасовское Болото. Платили там хорошо, мамка довольна была, – говорит в заключение Анна Андреевна. – На торфяники добирались по узкоколейке. Молодёжи всегда много набивалось в вагон, гармошка всю дорогу играла. Приедем на Некрасовское – и сразу заселяемся в общежитие. Девушки жили в одном бараке, парни – в другом. Любовные отношения частенько на работе закручивались. Мы, деревенские, любим во сто крат сильнее, чем городские! Помню, муж как-то мне сказал: «Если ты первая помрёшь, я при народе застрелюсь! А если я первым помру, выходи за другого!» Осталась я вдовой в 59 лет и сказала: «Васьк, не изменю!» Вот так! А познакомилась я с мужем в своё время в поезде. Он меня увидал и спросил: «Где живёшь?» – «В Казачке». – «А можно я к тебе приеду?» – «У мамки надо спросить…» И пошло-поехало. А через три или четыре недели – на какой-то праздник – мы расписались. Мне тогда уже 18 лет было…
Василий и Екатерина Казаковы с малолетним сыном позируют фотографу на деревенской улице (ориентировочная дата создания снимка – начало 1960-х годов). После того как местные жители стали массово разъезжаться из Казачки в середине 70-х годов прошлого века, супруги не торопились покидать деревню, хотя жить в пустующем поселении с каждым днём становилось всё труднее. В соседний Унор чета Казаковых перебралась лишь в заключительном потоке переселенцев – в начале 1980-х годов
На этом фото деревенская молодёжь позирует на лужайке в центральной части поселения (снимок снят предположительно в начале-середине 1960-х). Это было поистине золотое время для Казачки: народ трудился и воспитывал детей, все колхозные поля в округе засевались сельхозкультурами, будущее выглядело безоблачным и казалось, что счастливые времена наконец-то наступили окончательно и бесповоротно. Однако прошло всего несколько лет, и первые семьи из деревни потянулись в Выксу, за ними – другие местные жители, и вскоре на длинной и широкой улице в Казачке практически перестал звучать детский смех. В эпоху застоя многие сельские поселения в Выксунском районе оказались попросту обескровленными. Впрочем, стоит ли удивляться: в 1970-е годы из советских деревень и сёл ежегодно выезжало в среднем около 700 тысяч человек, и в подавляющем большинстве это были молодые парни и девушки, стремящиеся получить образование и навсегда закрепиться в городе
В 1990-е годы приусадебные участки помогали многим российским семьям сводить концы с концами. В тот неспокойный период городские жители из своих квартир снова потянулись в деревню, правда, лишь для временного проживания, используя свои старые деревянные дома в качестве дачи. В стране тогда происходило уникальное явление: взрослые сыновья и дочери возвращались на летний сезон к своим родителям, оказывая необходимую помощь в хозяйстве. Впрочем, большой вопрос, кто кому ещё тогда помогал, поскольку значительную часть урожая старики отдавали детям в город. На этом фото, снятом осенью 1998 года, Екатерине Васильевне Казаковой (стоит вторая слева) помогают с уборкой картофеля сестра Александра (стоит крайняя слева), сноха (стоит в центре), дочь (сидит крайняя справа), зятья (стоят справа) и внуки
Начало 1960-х, деревня Казачка, летний сезон. Лавочки – излюбленное место для деревенских посиделок, здесь обсуждалось всё и вся. Крайняя слева (в чёрном) – Матрёна Казакова со своей дочерью Марией (крайняя справа) и снохами Антониной (вторая слева), Лидией (стоит в центре) и Анной (сидит с ребёнком на руках)
В который раз приходится с горечью констатировать, что на старых фотокарточках не всегда удаётся идентифицировать всех жителей выксунских сёл и деревень. Разумеется, этому есть простое объяснение: старожилов, захвативших в сознательном возрасте хотя бы хрущёвский период правления, с каждым годом становится всё меньше, к тому же очень сложно опознать молодых людей спустя 60 или 70 лет – время, увы, безжалостно к человеческой памяти. На этой фотографии удалось установить имена и фамилии только трёх жителей Казачки и примерный год создания снимка – середина 1950-х. Итак, крайняя справа – Мария Казакова, вторая справа – Нина Андриянова, парень с гармонью – Михаил Жарков
Фото автора
