Основные объекты инфраструктуры в деревне Мяря в середине-конце 1960-х годов: 1, 6, 26, 38 – дома Щеголёнковых, 2, 27 – дома Шишкиных, 3, 25 – дома Шпанцевых, 4, 14, 29, 30, 36 – дома Пугачёвых, 5, 17, 21, 34 – дома Сазоновых, 7, 19 – дома Голубевых, 8, 11, 12, 13, 22, 23, 32 – дома Митрофановых, 9, 24, 31 – дома Цветковых, 10, 16 – дома Карпуниных, 15 – дом Сыроегиных, 18, 39 – дома Марковых, 20, 28 – дома Мурзиновых, 33 – дом Зайцевых, 35 – дом Жулиных, 37 – магазин, 40 – дом Афониных, 41 – школа-четырёхлетка, 42 – кузница (заброшена в 1950-х годах), 43 – овин (заброшен в 1950-х годах), 44 – колхозная сторожка, 45 – конный двор/коровник, 46 – телятник/овчарня, 47 – ферма, 48 – склад (амбар).
Примечание.
До войны в доме №14 жили Шпанцевы, но после того как глава семейства погиб на фронте, вдова вышла замуж за местного колхозника Пугачёва и после регистрации взяла его фамилию. В избе №16 после отъезда Карпуниных проживали Мурзиновы. Дом №19 принадлежал сначала Митрофановым (уехали в Тюмень), затем эту избу приобрела Арина Голубева и впоследствии продала её Марковым. В доме №20 изначально жили Карпунины, затем они продали жильё Мурзиновым, а спустя несколько лет это ветхое строение у них купили Сазоновы. В избах №25 и №28 до 1953 года жили соответственно Зайцевы и Тихоновы. В доме №31 до конца 1940-х годов жили Подуруевы. Между избами №34 и №35 до 1953 года находился дом Пугачёвых
Одной из основных причин внутренней миграции сельских жителей в нашем Отечестве испокон веков являлся экономический фактор. Проще говоря, если в какой-нибудь деревне из-за природных катаклизмов, неурожаев и безработицы создавалась обстановка, при которой людские доходы неуклонно падали, местные обыватели от безысходности начинали переселяться в более благополучные районы.
В царские времена и первые годы советской власти выксунские окрестности (помимо естественного прироста населения) постоянно пополнялись выходцами из близлежащих уездов и волостей. Своеобразная «пальма первенства» здесь принадлежала владимирским крестьянам, однако и с Рязанщины в поисках лучшей жизни в наши края переехало немало честных и трудолюбивых семейств.
В начале всякое дело строго
Впрочем, не только русские лапотники в своё время выбирали местные дремучие леса и деревушки для проживания. В качестве наглядного примера можно привести эрзян (э́рзя) – этническую группу мордвы, основавшую поселение вблизи реки Велетьмы, известное ещё с середины XVII века под названием Шеварлей. За долгие годы топоним видоизменился, и сегодня мы знаем этот пункт как Чупалейка (село, расположенное в 35 км к юго-востоку от города).
После Октябрьской революции малообжитый Выксунский уезд стал вожделенным местом обитания для многих бедствующих семейств из соседних губерний. Однако в тот момент в двух наших крупных сёлах – Новодмитриевке и Чупалейке – также наблюдалась перенаселённость. Нехватка земли являлась серьёзной угрозой для существования крестьян, традиционно занимающихся возделыванием сельхозкультур и разведением скота. В упомянутой Чупалейке к середине 1920-х годов численность населения составляла почти 1200 человек – явный перебор для относительно небольшого по площади села. Голод не тётка, и в подобных стеснённых условиях смиренное принятие тяжкой доли было равносильно смерти. И босяки это понимали.
В стремительном водовороте гражданской войны нескольким чупалейским мужчинам в начале 20-х годов прошлого столетия удалось получить разрешение сельсовета на очистку участка от леса, расположенного в пяти километрах юго-восточнее от родного села. Но разрешающий документ на руках – это ещё только начало большого пути, поскольку вырубка деревьев – тяжелейший монотонный ручной труд, способный вымотать в считанные дни любого взрослого мужчину. Попробуй-ка свалить многолетнюю сосну, очистить ствол от веток и коры, распилить полученный хлыст на части, затем выкорчевать при помощи подручных инструментов сырой пень, суммарная длина корневищ которого может достигать 50 метров! А сколько таких деревьев и разросшихся кустарников предстояло вырубить, чтоб освободить территорию для строительства дома и распашки огородного надела! И всё же невероятное крестьянское усердие преодолеет любые преграды. Уже через считанные месяцы на территории Выксунского уезда появился новый населённый пункт – Мяря.
– Основателями нашей деревни были Михаил Тихонов, Сергей Зайцев и мой отец, Василий Иванович Пугачёв, – рассказывает старейшая мярская жительница, 93-летняя Екатерина Васильевна Зайцева (в девичестве Пугачёва). – Все они родились, выросли и женились в Чупалейке, а потом со своими жёнами и детьми перебрались сюда, в лес. Деревню неспроста основали в этих местах. Участок выбрали с умом – поблизости протекала река Мяря. Чтобы скотину напоить, речная вода сгодится, а вот человеку нужна колодезная или родниковая. Позади нашего огорода находился овраг, и я помню, как до войны девчушкой ходила туда к источнику. Старики рассказывали, что когда в деревне ещё не было колодцев, из этого родника все жители брали воду для питья. Народ в Мяре был деловой. Допустим, если ходишь с вёдрами к соседскому колодцу – пожалуйста, никто тебе и слова не скажет. Но когда придёт пора этот колодец чистить, сосед обязательно тебя позовёт помочь. И попробуй откажись! Кстати, колодезная вода по составу была разной. В основном – желтоватая и мягкая по вкусу. Сделаешь глоток – и ещё пить хочется. А вот около нашего дома вода в колодце была чистая, но почему-то уже не такая вкусная…
Страсти по мерянам
Ни в одном информационном издании не указан конкретный год основания Мяри, однако на основании косвенных фактов можно установить приблизительную дату зарождения этой деревушки. Вновь предоставим слово Екатерине Зайцевой:
– Моя мать в своё время родила 14 детей, из них выжили только семеро. Причём у меня было два брата с одинаковыми именами: старший Николай родился в 1924 году, а младший Коля – в 1934-м. Нет, родители у нас были одни и те же, и младшего ребёнка не называли в честь умершего старшего, тут всё иначе. Издавна имя младенцу давали при крещении, а выбиралось-то оно по святцам. Мой старший брат Николай появился на свет весной, и ему дали имя в честь Николы Вешнего. А младший родился через 10 лет осенью, и мярские старики настояли, чтоб его назвали в честь Николая Угодника. Так вот, мама говорила, что родила первого Коленьку через год или два после того, как отец построил избу и она переехала к нему в Мярю. Какой год получается? 1922-й или 1923-й…
А тем временем в деревню продолжали прибывать многодетные семьи переселенцев. Согласно «Алфавитному списку населённых пунктов Нижегородской губернии», в 1925 году здесь проживало уже 157 человек. Кстати, в упомянутом справочнике топоним указан иначе («Маря») и, кроме этого, неверно определён вид селения – посёлок. Это ошибка. Мяря всегда была деревней, поскольку все местные жители в годы существования СССР трудились исключительно в сельско-хозяйственном секторе.
Раз уж зашла речь о тонкостях топонимики, нельзя не отметить интереснейшую версию о происхождении гидронима «Мяря». Очевидно, что отцы-основатели нарекли деревню в честь протекающей вблизи речки, тут никто не спорит. Но откуда возникло такое странное название водного объекта?
Есть предположение, что оно появилось в результате постоянного (или временного) обитания в здешних лесах старинного племени меря (мери, меряне). Известно, что данная этническая группа проживала на территории Верхнего Поволжья ещё во второй половине первого тысячелетия н.э. Об этом народе, к слову, упоминается в древнейшей русской летописи – «Повести временных лет» («…мерян варяги обложили данью...»). Исследуя карту Окско-Волжского междуречья, составленную приблизительно в 1350-м году, отечественные исследователи определили обширную зону (территории нынешних Костромской, Ярославской, Московской, Ивановской и Владимирской областей), которую в тот период активно заселяли мери. Эти племена также повсеместно проживали между Окой и Волгой, то есть совсем близко от наших краёв. Спустя несколько веков меряне бесследно растворились, ассимилировавшись с русскими и мордвинами, и до сих пор учёные выясняют, к какой же этнической группе они изначально принадлежали – то ли к финно-угорской, то ли к славяно-финской.
Ну а искажённый топоним (через «а»), вероятно, появился в результате ошибки переписчиков, которые записали название новой деревни в реестр населённых пунктов Нижегородской губернии так, как услышали от жителей. Эта версия выглядит вполне реальной, поскольку ряд поселений Выксунского уезда в справочнике 1925 года указан неправильно. Например, Чупалейка в издании значится как… Чупанейко!
Поля, поля, кругом поля…
…Довоенная Мяря буднично развивалась по законам советской экономики, и даже спущенную сверху директиву о создании единого коллективного хозяйства в начале 1930-х в деревне приняли без особого возмущения. «Надо – значит надо. Мы не против, терять всё равно нечего», – пожимали плечами крестьяне и шли записываться в «общак». Новообразованное предприятие назвали в честь невероятно популярного в те годы политика Сергея Кирова, всесильного руководителя Ленинградского обкома. Ну а раз назвался груздем – полезай в кузов, докажи ударным трудом, что твой колхоз достоин носить имя такого великого человека. И работа в деревне закипела.
– В своё время в нашем хозяйстве было пять тысяч гектаров распаханной земли, – ностальгирует об ушедшей эпохе Екатерина Зайцева. – Куда ни пойдёшь, везде пашни и луга: поодаль от деревни – поля Трофимово и Кузнецово, недалече от огородов – Цветково и Филяково. Удельное поле находилось по дороге в Тумалейку, а около речки Мярчонки было Шишкино поле. Сейчас все эти речушки обмелели, а раньше летом у нас везде можно было искупаться. Бывало, сгребаем сено, вспотеем и потом все дружно – и бабы, и мужики – идём на речку. В Мяре до образования колхоза даже кустарное производство было налажено! Дегтярный сарайчик имелся у моего дедушки по материнской линии, а ещё – у Митрофановых. Наше-то помещение в итоге забросили, а вот митрофановская дегтярная позже перешла колхозу. Помню, там стояла печь, в неё укладывали бересту и нагревали на огне, а затем в корытце начинал капать дёготь. Надо тебе колесо смазать или скотине рану обработать – приходи и бери сколько нужно…
Первым председателем местной коммуны стал Михаил Иванович Минеев из соседней деревни Тайги, а незадолго до начала войны бразды колхозного правления перехватил сын основателя Мяри Николай Михайлович Тихонов.
За короткий период деревенские труженики построили коровник, овчарню и несколько хозяйственных построек (амбар, мялица и т.д.). При помощи лошадиной тяги были распаханы обширные участки по всему периметру вокруг Мяри. На этих полях в дальнейшем выращивали пшеницу, картофель, овёс, горох, гречиху, рожь и пр. Стоит заметить, что местная земля считалась скудной по составу – сплошной песок, но поскольку все жители держали на личных подворьях большое количество домашнего скота, недостатка в органических удобрениях не наблюдалось.
– Огородные наделы у нас были одинаковые – 50 соток. Неколхозникам всегда меньшие участки выделяли, но в том-то и дело, что в деревне как раз все в колхозе состояли, – вспоминает нюансы провинциальной жизни 84-летний бывший мярский житель Иван Николаевич Сазонов. – По осени для скотины во дворе застилали землю соломой в несколько слоёв, и за 4-5 месяцев там скапливалось много навоза. Ну а весной все семьи начинали очищать дворы, вывозили перегной на свои огороды. В колхозной конюшне за зиму тоже скапливались горы навоза, при этом он был мёрзлый и твёрдый, как асфальт. И никуда не денешься – долбили ломами эти кучи до кровавых мозолей и затем отвозили на поля…
Иван Николаевич Сазонов (83 года): «Мяря – моя малая родина. Здесь я родился в 1937 году в многодетной семье, среди своих братьев и сестёр был пятым по возрасту. Мой отец, Николай Анисимович, родился в 1902 году и всю жизнь проработал простым колхозником. Мама, Татьяна Степановна (в девичестве Зайцева), родилась в 1903 году и тоже до самой старости трудилась в мярском колхозе. Я хорошо помню своё детство в годы войны. Вечная нужда, постоянно ходил полуголодный. Что и говорить, суровые времена тогда были… Но все эти невзгоды лишь закалили наше поколение. Мы не озлобились, а, наоборот, научились ценить дружбу и много работать. У нас не было мобильных телефонов и компьютеров, но мы и без них прекрасно обходились. Помню, как частенько ходил с ружьишком в лес, охотником я был заядлым. Среди моих трофеев – лось, множество глухарей и зайцев... В 1963-м году я женился и уехал из Мяри в Выксу. И вот что я вам скажу: уже почти 60 лет живу в городе, а мысли и привычки у меня по-прежнему деревенские! Часто вспоминаю о Мяре: каждый кустик мне там знаком, с закрытыми глазами всё найду. Правду люди говорят: из родных мест можно уехать, но забыть их невозможно…»
Деревенские заморочки
После образования колхоза в Мяре каждый месяц всё острее ощущалось отсутствие кузнеца. Толковый (и непьющий!) специалист был нужен позарез, но где его найти? Районные кузнецы были нарасхват и уже давно числились в заводах и других сельхозартелях. Но каждый раз делать заявку в соседнюю деревню и ждать неделю (а то и больше) коваля – тоже не выход, эдак убытки превысят все прибытки. И тогда мярские колхозники обратили свой взор на соседнюю область.
– О, это старая местная легенда, я её слышал, когда ещё совсем молодым был, – широко улыбается 63-летний Александр Андреевич Садков, ещё один бывший житель Мяри, ныне проживающий в Новодмитриевке. – История такая: когда образовался наш колхоз, возникла нужда в деревенском кузнеце. А куда же без него? Кузнец и лошадь подковать сможет, и косу пробить, и инструмент починить. Да мало ли что нужно в жизни?! И вот наши деды нашли такого умельца в деревне Корнеевке Рязанской области. Звали его Иван Марков. Кузнец приехал, осмотрелся, тут ему понравилось, и в 1934 году он перевёз свою семью в Мярю. Кстати, у Маркова было шестеро сыновей, и все они впоследствии научились работать с металлом, продолжали отцовское дело…
Если поиск кузнеца увенчался успехом за довольно короткий срок, то другую серьёзную проблему в деревне – отсутствие школы-четырёхлетки – удалось решить лишь в середине 1950-х. Объяснялось это просто: поначалу в ежегодных битвах за урожай строительство отдельного учебного заведения не казалось правлению колхоза столь важным делом. А в войну возникли уже иные сложности, да и некому тогда было рубить лес для школы. С середины 1930-х годов класс для занятий стали поочерёдно размещать в домах местных жителей (разумеется, за соответствующую плату). Сначала ученики постигали грамоту в половине пятистенной избы Василия Пугачёва, вскоре их перевели в дом стариков Тарасовых, а спустя ещё какое-то время – к Жулиным. Далее классное помещение организовали в избе престарелой вдовы Анны Григорьевны Митрофановой, а после войны – у Щеголёнковых. Настоящая чехарда наблюдалась и с педагогами. Первое время детишек обучала Екатерина Васильевна Крайнова из Илькино, потом в Мярю ежегодно присылали новых учителей. В частности, на съёмных квартирах здесь жили Анна Ивановна Чураева, Мария Васильевна Харламова, Тамара Михайловна Чуркина и т.д.
Забытый ныне факт: долгое время в СССР не могли назначить общую дату начала учебного года (и Выксунский район не был исключением). Деревенские школы могли открыться и в середине сентября, и в начале октября, то есть дети не садились за парты, пока взрослые не уберут основную часть урожая в колхозе. Лишь в 1935 году в стране установили обязательную длительность стандартного учебного года, и началом занятий стал единый день для всех союзных республик – 1 сентября.
– Наши женщины во время работы очень любили петь, сядут вечером за прялки и затянут русские народные. Ой, я не песельница больно-то, почти всё забыла, но начало одной песни помню хорошо: «Уродилася я, как былинка в поле, моя молодость прошла у людей в неволе». Вот так и жили, как былинки: ходили в лаптях, одевались бедненько, младшие дети за старшими донашивали. Кто у нас в деревне лапти плёл? Да все плетуны были, – не удержавшись, Екатерина Васильевна прыскает со смеху и попутно показывает жестами, как нужно связывать полосочки липового лыка воедино. – Но это ещё что, раньше добраться из Мяри в город – вот где была настоящая морока, сорок километров всё-таки! – весёлые нотки в голосе пенсионерки исчезают без следа, и она снова с серьёзным видом начинает очередной рассказ. – Поезда-то в нашу сторону не ходили, на телегах ездили, а если не было лошади – шли пешком и салазки тащили. Чтобы в Выксу днём попасть, вставали рано – в три часа ночи. Зимой, бывало, до Новодмитриевки санки допрём, зайдём к местным в избу и открываем сумки – кто чего напёк в дорогу. Поедим – и до Вили дальше топаем, а там уж и до города километров десять остаётся…
На памятной фотокарточке – семья Василия Пугачёва (1885-1954 гг.), одного из первых мярских жителей (снимок сделан в начале 1950-х годов). В верхнем ряду стоит сын Николай со своей супругой Марией (в девичестве Щеголёнковой), в центре – глава семейства Василий Иванович с внуком Геной (справа), в нижнем ряду сидят дочери Анастасия (крайняя справа) и Евдокия, сын Василий
Проходят годы, меняется власть, неизменной остаётся лишь жизнь в российской глубинке. Пожалуй, только здесь, в гармонии с природой, можно познать настоящую цену времени – самой универсальной валюты Вселенной
(Продолжение в следующем номере)
Фото автора и из личного архива Екатерины Зайцевой
